Веревка повешенного

Залина боялась за названную младшую сестренку. Шайтан делал с ней что-то. Сначала Шули купила карандаши и кисти и нарезала квадратами картонки от китайской сушеной лапши. На каждом кусочке вывела большой квадрат и стала заполнять его рисунками. Карандашом, кистью, и все это для того, чтобы потом сфоткать! Как будто нет у нее планшета. Кстати, планшет шайтан заставил купить новый, в четыре раза больше, а еще вместительный носитель информации вместо флешек и место в облаке. Именно тогда Шули чуть не продала кондиционер, Залина еле умолила ее этого не делать, и тогда маленькая дуреха продала свой шокер. Сказала, что теперь он ей не нужен, прикинь. Тряпку скомкает, положит на видном месте, и рисует тряпку, и трогать не велит. В магазине на Бутовской хорде, где Шули работала кассиром, а Залина кем придется — у нее были проблемы с чипом, она легально наниматься не могла — Шули перестала брать кофеин и сушеную лапшу, стала покупать у встречающих поезда тетушек-африк запеченный ямс и морковь. По утрам вместо кофеина делала диковинную зарядку, сгибала и вытягивала в разные стороны руки и ноги, ложилась на пол, гнулась так и сяк. Потом садилась рисовать. В рабочие дни — до работы, в выходные — на весь день. Иногда прерывалась, чтобы постоять на лопатках, задрав ноги к потолку, покачаться вперед-назад, — и снова за стило, как будто… шайтан ее подгоняет. Делала звонки в город, причем называла себя Анной, как у нее на чипе стоит, а не Шули. Потом принесла в дом вонючую крысу, дядя Рамаз сделал ей клетку. И рисовала крысу в разных видах — как она привстает столбиком, как спит в бумажном мусоре, как крутится на месте, если ее посадить в коробку, как умывается и лижет себе брюхо. В конце концов крыса издохла от жары, Залина говорила, что так и будет, крысе место в подвале. Дальше — больше: целые сутки в голос ругалась со своим шайтаном, что, мол, он не ее гребаный папаша, чтобы что-то ей запрещать, потом явилась под утро с нацелованными губами и запахом шмали на одежде, а Митька Лю взял моду ошиваться у их двери и однажды принес фирменную трехлитровую бутыль воды со вкусом родника, велел поставить у кондиционера, чтобы пить холодной. Вода была страшно вкусной, но Шули больше Митькой не интересовалась, и он понемногу зверел. Залина могла только молиться, чтобы все обошлось. Но тут снова что-то переменилось. Шули извела всю воду, смывая шан с волос, усы тоже смыла. Отнесла одежду в городскую прачечную, потом переоделась во все чистое и попросила у Залины прощения. И как же Залина плакала, когда она ушла. Без усов и без платка ходить нельзя, мало ли что случится.

* * *

— Вас послушать, они просто ангелы-хранители, — сказал дознаватель. — Ничего против воли, никакого насилия над личностью, только исполнения желаний владельца, подсказка оптимальных действий.

— Они так запрограммированы.

— И те, кого сняли с самоубийц?

— Эти в еще большей степени. Я бы сказал, они склонны к перестраховке. Зная, насколько человек хрупок.

— К перестраховке. Можно это и так назвать. А я бы предположил, что имп, снятый с покойника, делает человека сволочью. Ему очень не хочется лишиться Носителя и всех наработок. И терять время не хочется, мало у него времени в любом случае, людишки недолго живут, и ему очень надо, чтобы человек достигал благополучия кратчайшим путем. Даже преступным.

Лева скривил рот.

— Не мне вас учить, что это невозможно.

— Не все преступления караются УК. Мелкие нарушения. Предательство, лицемерие. Лишь бы человечек был жив, благополучен и выиграл в своей игре.

— Ну, если вы считаете предателя благополучным, то я могу только…

— Егоров, вы что-то нагло себя ведете! Не по вашей ситуации.

* * *

— Тут холодно, — молча сказала Шули. — И свет синий. Как в больнице. Это зачем?

Свет тут нормальный. Раньше везде такой был. Синее небо, видела в фильмах? Это за городом свет желтый, а здесь — белый, какой был прежде.

— А как они это делают? Ну, свет.

Переизлучение. Люминофор поглощает ультрафиолет и переизлучает его в синий, итоговый цвет получается белым. Хотя неправда, что он такой же, как прежде. Когда-нибудь, когда вырастешь большая, поедем с тобой в горы, где нет пыли, увидим настоящий свет. Вот там порисуем.

Шули почти не слушала. Водила глазами туда и сюда, впитывала яркие краски и четкие формы.

— Светло, а холодно. А правда, что тут зимой снег идет?

Сколько жили здесь, ни разу не видал. Зачем?

— Ну… чтобы ловить его губами, вот так: ам! ам! И чтобы белая елка на Новый год, и… не знаю. Был же раньше снег.