Veritas (ЛП)

Боль. Больно чувствовать, что Спок так думает.

Джим. Т’хай’ла, Джим, смотри глубже.

Но ему не приходится искать, ибо Спок сам позволяет ему мгновенно найти нужное, увидеть…

О. Это… о.

Поначалу это сложно понять. Поскольку… его желают настолько сильнее простого физического влечения, что это ошеломляет, ломает, рвёт на части и собирает обратно воедино, другим, не лучше или хуже, но определённо не таким, как раньше, потому что… он никогда ранее не встречал желания подобного этому, желания настолько огромного и так ужасно окутанного туманом грусти, что, кажется, из его горла вырывается всхлип. Он ощущает, что слияние слабеет и чувствует твёрдую столешницу под собой и тепло рук Спока вокруг, и боль, боже, так много боли – отчаяния, которое жалит, кусает, разверзаясь, безнадёжное, бесконечное, инертное, но почему, почему так больно его затягивает обратно, и теперь он знает, почему. Потому что связь навсегда останется разорванной, потому что Джим не может ответить на его желание, определённо не таким же образом, когда чудовищность этих чувств Спока самого пугает, заставляет его пытаться и сражаться, денно и нощно без отдыха пробовать убить нечто, что никогда не умрёт, так что он, возможно, будет вынужден научиться всегда жить с этой болью…

Спок! И ты меня зовёшь идиотом? Я знаю, что нахожусь в твоём разуме, но разве ты не в моём? Разве это не встреча двоих – наши разумы, слитые воедино – Спок, разве ты не можешь ощутить вкус того, как сильно я тоже тебя люблю…

Скептицизм, недоверие, Джим никогда не должен узнать, гигантские слишком голубые глаза никогда не должно потревожить это знание, этот груз, погибель Спока, так очевидно, что его осуждают за его преступления, судят на трибунале за эмоции, которых он никогда не должен был испытывать…

Ты… Джим, ты не можешь чувствовать то же самое. Как ты?..

Его кровь поёт, кипит, лижет вены и артерии огнём изнутри, огнём, который Спок никогда не мог ранее контролировать. Нийота ему нравится, и он чувствует, что недостаточно ей подходит, но не осознаёт в полной мере до более позднего момента, когда откровение обрушивается на него смертельным, беспощадным и окончательным грузом – то пламя по капитану, живущее внутри Спока, пламя, которое он должен уметь погасить, но не может… Джим дразнит, сам того не зная, провоцирует, даже того не осознавая, испытывает сдержанность Спока снова и снова и снова, до предела, а затем давит ещё, и всё это ничего не сознавая, не ведая. Спок очень скоро понимает, что Джим красив, но он никогда ранее в своей жизни не испытывал такого голода.

Не могу поверить, что ты любишь меня. Не могу, блядь, поверить, ты любишь меня? Ты чувствуешь все эти…

Когда он улыбается, когда он смеётся, когда он серьёзен, собран и держит всё под контролем, когда он смеётся и когда он никогда не плачет, когда он невероятно умён, и когда он прячет свой интеллект за нахальством и игрой мускулами, когда он помогает другим, когда он помогает Споку, не зная, что причиняет ему боль своей искренней добротой. Когда он болен, а Спок парализован ужасом, когда он ранен, и Спок убьёт любого, посмевшего угрожать его капитану, когда он вдохновляет на верность и когда он разжигает храбрость, когда он в очередной раз доказывает, насколько сильно заслуживает доверия своего экипажа, когда он глуп и слеп и так, так глух к жалобным крикам одинокого разума Спока, жаждущего Джима, яркого, красивого…

Спок, я… ты не знаешь? Как ты можешь не знать?

Из всех безбашенных выходок за всю его жизнь Джим никогда, никогда раньше не был так близок к тому, чтобы спрыгнуть с обрыва.

- Я влюблён в тебя.

Он произнёс это вслух. Он снова мог видеть зал, эту большую пустую комнату, похожую на многие другие, но где мир так резко и кардинально изменился.

- Спок, - Джим сгрёб ладонь Спока, всё ещё лежавшую у него на бедре, и переплёл их пальцы. От прикосновения Кирк почувствовал нечто, похожее на волну адреналина, и осознал, что с трудом глотает воздух. – Спок, я люблю те-…

Закончить он не смог, потому что вулканец снова его целовал, глубоко и фантастично, с танцующим языком, влажными губами и головокружительными посасываниями, и господи хреновый боже, Спок любил его.

Кирк тихо хныкнул и двинул тазом вперёд, пальцы Спока больше не покоились на его лице, но всё равно ощущалась остаточная связь, глубокий поток между ними, помноженный каждым дюймом прямого контакта кожи к коже.

Спок скользнул инициировавшей слияние ладонью Джиму под рубашку и прошёлся ногтями по спине, оставляя по всей коже метку «Спок был здесь», от чего Кирк содрогнулся от удовольствия, зарылся собственными пальцами в короткие волосы вулканца и потянул, словно был ещё какой-то способ для них стать ближе, непристойное сражение зубов и языков уже теперь отчаянное, он окружал и был окружён, ноги снова обвились вокруг талии Спока.

Сейчас он себя чувствовал так, словно бы всё это время взрыв проигрывался в замедленной съёмке, и он находился в самом центре.