Veritas

Правда, с первого же дня пребывания в Париже наше существование омрачали стычки Атто с родственниками. Доменико, как и говорил Атто, вскоре вернулся в Тоскану. Вместо него в доме теперь часто бывал некий Шампиньи, служивший у него секретарем. Атто диктовал ему все письма, которые посылал родственникам в Италию, чтобы те продолжали верить в его слепоту. Он знал, что Доменико не предаст его: в качестве вознаграждения его ожидает приличное наследство.

И эта постоянная возня была похожа на перебранку между упрямыми детьми. В июне аббат тщетно напоминал племянникам о том, что те все еще не прислали ему засахаренных апельсинов! Потом он начал жаловаться на лесок, находившийся в его владениях, который мог погибнуть из-за недостаточного ухода. В августе же он таки сообщил племянникам, что точно знает, сколько денег поступает семье Мелани, потому что, когда Доменико получил в свое время место секретаря консула Сиены, ему из Флоренции прислали известие обо всех доходах и почестях. Проглотив этот удар, племянники, чтобы настроить дядю на мирный лад, пообещали послать к нему соотечественника, чтобы тот передал ему сухую колбасу наилучшего качества и мортаделлу, лучше той твердой и переперченной, которую они подсунули ему незадолго до его путешествия в Вену.

Но не только неутешительные новости поступали из родной Тосканы. В его собственном доме в то время гостила мадам Коннетабль, Мария Манчини, его старая любимая подруга, которая одиннадцать лет назад на моих глазах сплела вместе с Атто интригу, решившую судьбу Европы.

Когда приходили письма от мадам Коннетабль, с лица Атто исчезали все тени. Он тут же принимался готовиться к тому, чтобы отправиться на аудиенцию к его величеству, дабы испросить разрешения повидать Марию у себя на родине, в Пистойе.

Эта история повторялась каждый год: едва наступало прекрасное время года, как Мария появлялась на вилле Атто в Тоскане. Получив известие об этом, Атто поспешно требовал запрягать коляску и мчался к королю, чтобы попросить у него разрешения вернуться в Италию. Всякий раз, получая отказ, он возмущался безмерно. Однако аббат не отчаивался и, несмотря на жаркую погоду, часто курсировал между Парижем и Версалем, не уставая и не жалуясь, словно молодой человек – столько сил приливало к его старым членам при одной только мысли о мадам Коннетабль, единственной женщине, которую когда-либо любил старый кастрат. Они не виделись пятьдесят лет.

Великий герцог тоже не прекращал утруждать аббата просьбами из-за его опекаемых. Осенью того года Атто упал в своей комнате, которую не покидал почти целую зиму, хотя здоровье у него было хорошим. Засахаренные апельсины, хорошая мортаделла и колбаса, к которым присоединилась просьба о помаде и варенье из цветков апельсина, еще не прибыли. Тем временем Атто посылал послов в Пистойю, чтобы они сообщили о состоянии его дома и внешности его внучатого племянника, и не в последнюю очередь затем, чтобы они привезли долгожданные лакомства (аббат был поистине упрям), а также объявить племянникам о том, что он сам, если к весне война закончится, приедет в Пистойю и пробудет там год.

Однако год спустя, в марте 1712 года, мир еще не наступил, и, к огромному своему удивлению, я услышал из уст Атто слова раскаяния по поводу того, что двенадцать лет назад он способствовал избранию папой Альбани. Теперь он горевал о своем добром друге, покойном кардинале Буонвизи и даже попросил скопировать в Пистойе некоторые его письма и переслать ему, чтобы они сохранились для потомков.

– Если бы папой стал Буонвизи, – причитал он, – алеманы не угнетали бы Тоскану, а мир заключили бы еще несколько лет назад. Однако поскольку Господь решил покарать христианский мир, он призвал этого великого человека к себе за два месяца до избрания правящего понтифика, потому что будь Буонвизи тогда жив, папой наверняка стал бы он, а не Альбани, и я, вероятно, провел бы закат своей жизни в Риме, а не во Франции!

Как и обещал Палатино, война продолжала бушевать, народы беднели. И так будет продолжаться, пока разрушенная Европа не созреет для подготовленного дельцами мира. В их тисках оказался и аббат: выплаты его пенсии, как от короля, так и от Отель-де-Вилль, прекратились, и Атто вынужден был выплачивать тысячу франков за квартиру каждый месяц из своих сбережений.

Но такая возможность имелась не у всех. Бедность была настолько велика, что даже те люди, которых рекомендовала ему мадам Коннетабль, начали в конце концов вести себя как обманщики, к примеру некий месье Жамаль, внезапно выехавший из Парижа под фальшивым именем, чтобы не возвращать аббату занятые у него двести франков. К счастью, в дело тут же вмешалась мадам Колонна и выплатила долг.

И среди всего этого безобразия оказалось, что засахаренные апельсины, которые наконец-то выслали племянники, были украдены по дороге.