Верхние Саванны

Лаброш еще жил, когда его палачи перерезали веревки, которыми он был привязан к кострищу, и с трудом вытащили его из пламени. Человек в белой простыне опустился на колени рядом с потерявшим человеческое обличье телом, одним ударом мачете вспорол ему грудную клетку, запустив в нее руку, вырвал сердце и бросил его сбежавшимся на страшный запах собакам.

Лаброш отмучился, но и теперь его не оставили в покое. Негр в белом ловко искромсал тело широким треугольным лезвием и с церемониальной важностью раздал куски двум десяткам мужчин и женщин, казалось, едва державшимся на ногах и с многочисленными следами побоев. Они схватили их и принялись есть с ужасающей жадностью.

— Наверное, последние из тех, кто пострадал от рук этого мучителя, — сказал осипшим голосом Финнеган и закашлялся. — Эти несчастные вершат суд страшно, но часто справедливо.

Жиль вытер со лба пот, от которого щипало глаза. Теперь, когда жуткие крики стихли, ему было проще выносить кошмарное зрелище.

— Мы словно в ад заглянули, — прошептал Турнемин. — А что там с остальными? — спросил он у матросов, наблюдавших в другие окна за рекой, а потому избежавших вида этой сцены. А молодой Мулен еще и уши заткнул скомканными лоскутами от подушки, чтобы ничего не слышать.

— Никакого движения, — отозвался Жермен. — Они, вероятно, охраняют дорогу, чтобы мы не сбежали. С факелами, да при такой луне дом как на ладони, а в руках у них стрелы, луки, топоры. Как видно, ждут сигнала.

— Теперь наша очередь, — вздохнул Жиль. — Так просто нас не возьмешь. В любом случае, живыми не сдаваться. Все что угодно лучше, чем это…

Однако сигнала все не было. Несколько человек побежали к сараю, где Турнемин и Финнеган нашли трупы замученных, — значит, точно, их кто-то направлял, — но через некоторое время вернулись, разумеется, с пустыми руками. Толпа нерешительно заколыхалась. Жиль видел, как сотни глаз повернулись к немому закрытому наглухо дому.

— Господи Боже мой! — прорычал Жиль. — Если бы я мог с ними объясниться…

Его взгляд упал на Тонтона: тот по-прежнему лежал на полу, хотя давно уже пришел в сознание. Жиль схватил его за веревки и поднял на ноги.

— Ты работал надсмотрщиком и должен знать языки африканцев.

Круглые глаза мулата наполнились ужасом.

— Я?.. Да что вы! Нет! Нет!.. Я не говорю… не понимаю. Только Москит… и господин Легро, конечно. Я… умоляю… не ходите туда…

— Тебе что за дело? Может, такой случай больше и не представится. Они колеблются, и, черт меня побери, если половина, по крайней мере, не понимает по-французски.

— Интересно знать, где они его выучили, — рявкнул Финнеган. — Повторяю вам, Легро очень часто обновлял рабочую силу. Те рабы, которых вы сейчас видите, покинули Африку не больше года назад. Вряд ли они могли приобщиться к языку Вольтера; копаясь в земле под ударами плети.

— Ну и ладно! Я все же рискну. Наверняка те, что видели, как я утром вырвал кнут у Лаброша, тоже тут. Они меня узнают.

— Не слишком на это рассчитывайте! Они ведь даже от работы не отрывались, помните?

— Слушайте, Финнеган! Нам представляется шанс вступить в переговоры, надо им воспользоваться. Я выйду один…

— Нет, — отрезал Понго. — Один нет! Моя тоже.

— Согласен. Прикроешь меня. Так надо. Восставшие ищут нового хозяина и не знают точно, сколько нас тут. Если мне не удастся договориться, вы еще достанете меня пулей, прежде чем я окажусь на костре, а потом, может, они вообще забудут заглянуть в дом…

— Не забудут! Сначала перебьют нас, а потом подожгут дом…

Между тем рабы закончили обсуждение ситуации. Негр-великан в белой простыне — вышел вперед, остановился приблизительно в центре между домом к своими людьми и, воздев руки к дымному от пожара небу, начал нечто вроде проповеди — хоть и непонятно, но зрелищно. Его грудной голос рокотал басом, как недавно тамтамы. Вытянувшись черно-белой стрелой к небу, он словно заклинал это и одновременно угрожал дому. Трудно было усомниться в истинном значении гневных нот его молитвы. Он, без сомнения, обещал кровожадным богам новые жертвоприношения.

И все же Жиль вышел.

Причем снял не только камзол, но и рубашку, чтобы те, с кем он собирался говорить, видели, что при нем нет оружия. Толпа застыла от удивления, когда Турнемин показался на ступенях крыльца. Даже читавший проповедь замер: он так и стоял с воздетыми к небу руками, но про молитву и мстительные заклинания забыл, — он смотрел на белого человека, высокого, как он, и совершенно не похожего на привычных и ненавистных плантаторов.