Верхний мир

Вот и сейчас, когда мне полагалось смиренно сокрушаться над своими грехами, в голове играли старую фантазию насчет Надьи. Ту самую, где она с двумя гигантскими кубиками льда и в минималистичном костюме зайчика с длинными ушками и очками ночного видения, и…

– Эссо!!! – ма уже почти посинела. – Сначала тебе хватает дерзости красть мою почту, а теперь ты меня даже не слушаешь?

Стоит ма начать пользоваться литературными словами типа «дерзость» – пиши пропало, сейчас пойдет вразнос.

Она умолкла на секунду, чтобы найти абзац, на котором отвлеклась. Линзы у нее в очках толщиной сделали бы честь и телескопу, а семейный врач годами упрашивал пойти к окулисту – зрение-то портится, – но что он там у себя в кабинете может знать?

Ма поднесла бумагу поближе к правому глазу, набрала воздуху и ударилась в перечисление всех проступков, за которые в Пенни-Хилл полагался выговор (где-то половину их я благополучно совершил за семестр, да только меня не поймали).

– Эссо, – вздохнула она в завершение. – Я-то думала, мы с тобой это уже переросли!

И правда, этот же самый разговор уже имел место в конце прошлого года, когда меня отстранили от занятий. И обещания (с моей стороны) были те же, да. Не лезть в неприятности. Чтоб оценки стали получше. И я в целом тоже.

Но всякий раз, как я честно пытался не нарываться, всякий раз, как клялся маме, вот прямо от сердца, что буду хорошим, неприятности каким-то образом находили меня сами – ждали под дверью комнаты, как лиса с дохлой крысой в зубах. Если б ма знала хотя бы половину того, что мои кореша замышляли или вытворяли в школе, она бы меня на руках носила. Невозможно быть тем, чем она хочет меня видеть. Совсем. И в тех джунглях, куда я отправлялся каждое утро, ничьи советы не были бесполезнее и даже опаснее, чем ее.

А допрос меж тем шел своим чередом.

– Я так и не получила письмо с твоим первым выговором. Думаю, ты его спер, как планировал спереть сегодняшнее.

Вранье. Чистой воды вранье.

Она бы все равно не полезла на самое дно корзины с бельем на первом этаже, где скрывалось от нее понедельничное письмо. И вообще почта в Лондоне пропадает сплошь и рядом. Не пойман – не вор.

– Мам, я реально не знаю, где может быть это письмо. Ну давай я весь дом прочешу – вдруг оно завалилось куда-нибудь между…

– Я не вчера родилась! – письмо полетело на пол. – Пойми, наконец, дурья башка, если тебя исключат, то пошлют в Центр, в компанию ко всякому быдлу на втором этаже. Хочешь свою фотографию на стенде «Разыскиваются»? – Она перевела дух. – Знал бы ты, на какие жертвы я шла, чтобы у тебя была жизнь получше! Лучше, чем у меня! А ты все псу под хвост!

Псу под хвост. Сочно сказано. Я даже задумался, какого черта до сих пор стою тут и выслушиваю это все, когда у меня, можно сказать, вопрос жизни и смерти…

– Ма, мне вот реально не до этого. Ты просто не понимаешь. И даже не хочешь понять. Да я сдохну раньше, чем тебя переспорю.

Ма прижала ладонь ко рту, глаза над ней сделались большие-пребольшие. Нет, я предполагал, что перешел некие границы, но только сейчас, глядя на ее лицо, догадался, что, кажется, перемахнул их эдаким эффектным прыжком. Перед ма сейчас стоял призрак – вот прямо на моем месте стоял.

– Ты превращаешься в него! – она покачала головой, словно сама себе не веря. – С ума сойти, что я сама дала этому случиться.

У меня сильно заколотилось сердце.

– Превращаюсь в кого?

– Сам знаешь в кого, – отрезала она, сразу и зло, и жалостно. – И если ты не сумеешь разорвать этот замкнутый круг, никакой лучшей жизни я тебе обещать не могу.

Играем карту «мертвый папаша», так значит?

Стены вокруг как-то смазались, меня даже зашатало. Это было принципиально новое дно, даже для нее. Па умер еще до моего рождения, и когда я спрашивал про него ма, она либо врала, либо меняла тему, либо вообще молчала. И вот теперь ей хватило наглости сделать из него табличку «Не влезай, убьет» и сунуть мне под нос. Вот реально, она правда думала, что мне сейчас только это и надо услышать? А ей вообще интересно, что мне на самом деле надо?

– Да пошла ты на х..!

Слова вырвались сами собой. Неизвестно, кто из нас больше удивился – она или я. На улице или по телеку, я всегда ржал при виде белых ребят, посылающих своих предков, и вот на тебе – я сам кидаю в мать х-словом.

– Что ты сказал? – она подождала ответа, чисто так, для проформы.

Рука взлетела.

И отвесила мне оплеуху.

ХРЯСЬ!

Пощечина эхом раскатилась по всему общему коридору. Наверняка и до нижнего этажа долетела. Ма тяжело пыхтела, уставясь снизу вверх мне в бритый подбородок. Я глаза опускать не стал, и когда она собралась продолжить, отбил ее руку в сторону.

– Не-а! Я не буду больше этого терпеть! – гаркнул я, нависая над ней. – Ты меня вечно шпыняешь, вечно твердишь, что я делаю не так, смешиваешь с грязью! Ничего, что я сделал за всю свою долбаную жизнь, не было для тебя достаточно хорошо.

– Эссо, – она кашлянула, пытаясь добавить в голос хоть какой-то силы, – я запрещаю тебе так со мной разго…