Верхом на тигре. Европейский ум и буддийская свобода

Теперь у нас появилось место, но не было людей. Тогда я прочитал в Петербурге две «лекции высокого напряжения» и просто велел слушателям, которых было около семидесяти, отправляться в ту отдаленную усадьбу на курс «умирания в сознании». Никто, конечно, не успел подготовиться, так что это было и преждевременно, и на границе дозволенного. Но мы должны были сделать это именно сейчас. Мы не могли позволить своей будущей работе остаться на обочине жизни или раствориться в кухонных перебранках. Несмотря на долгие годы угнетения и слежки друг за другом, россиянам пора было довериться друг другу и стать группой. Но это удалось не сразу.

Тогда я прочитал в Петербурге две «лекции высокого напряжения» и просто велел слушателям, которых было около семидесяти, отправляться в ту отдаленную усадьбу на курс «умирания в сознании».

^{Пхова в России}

Автобус привез нас в запущенное поместье, в котором, однако чувствовалась сила. Первый этаж здания занимали самые неряшливые на свете солдаты. Европейцы, конечно, благодарны американской армии за помощь в двух мировых войнах, но посмеиваются над ее состоянием. Чаще всего мы шутим, что половину солдат в нее набирают прямиком из гетто, и они либо беременны, либо не умеют ни читать, ни писать. Если же сейчас мы лицезрели противника, то наши дела не так уж плохи: сидящая между сломанными военными грузовиками и вылавливающая вшей из швов своих топорно скроенных гимнастерок, великая Красная Армия смотрелась не очень угрожающе.

Никогда еще мне не приходилось работать столь напряженно. Моя задача заключалась в том, чтобы дать семидесяти хронически разочарованным людям первое введение в буддизм, Прибежище и доверительную связь с Кармапой в форме Будды Безграничного Света, а также дырку в голове – и все за каких-нибудь пять дней. На третий вечер произошли резкие перемены, и Россия стала нашей. Благословение вдруг сработало. Люди, которые раньше просто по привычке скромно отошли бы в сторону, после стольких лет слежки, скученности в ужасных муниципальных квартирках и отвратительной еды, стали учениками Кармапы. Они гордились той силой, которую теперь чувствовали. Это произошло за какие-то полчаса, и видно было, как менялись лица. Повсюду начали появляться первые робкие, но искренние улыбки и готовность разделить с другими обретенные богатства. Программу завершило телеинтервью и еще одна вечерняя лекция. Вагид мастерски переводил мои книги, и благодаря этому все было готово для распространения благословения Кармапы на этой гигантской части суши. То был восьмой курс «умирания в сознании» за 1990 год; он ввел меня в состояние неописуемого блаженства.

Европа

После радостей, которые принесла Россия, мы с Ханной испытали глубокий опыт настоящей дружбы. В Копенгагене приземлился Топга Ринпоче. Он был чрезвычайно образованным потомком восточнотибеткого княжеского рода, и Кармапа вначале назначил его Дордже Лопёном (мастером медитации), а затем доверил должность Генерального секретаря Румтека. Мы приглашали его много лет. Он помогал Цечу Ринпоче провезти нашу группу в Бутан. Со своей обычной скромностью, он сомневался, что может быть сколько-нибудь полезен на Западе. Позднее, когда возникли проблемы вокруг титула Семнадцатого Кармапы и пока не был признан Тхае Дордже, официально против политического кандидата выступили всего три человека: Топга Ринпоче и мы с Ханной.

^{Топга Ринпоче}

^{«Мандала» из Шварценберга}

Ринпоче проверил нашу формулу успеха – всеобщее доверие и дружбу – на скоростных перегонах между европейскими центрами. Так как мы все организовали сами, он видел именно тех людей, которые выполняли всю работу. Это было нововведением: обычно ламам представляют лишь тех, кто занимает в иерархии высокие посты. Двенадцать дней в Копенгагене, Гамбурге, Вуппертале, Хайдельберге, Шварценберге, Мюнхене, Пассау и Вене принесли множество связей и знакомств. Для многих друзей благодаря этому визиту сотрудничество с Румтеком перестало быть абстракцией. Культурные различия уже не казались священной коровой, вечным объектом почитания, и стали просто энергией, которой стоило с уважением пользоваться – или отложить в сторону, если она бесполезна.

^{Моя дорогая Аннемари}

^{Беата и Манфред}

^{Карола и Герхард}