Верхом на урагане

— А теперь вам надо проделать следующее, — сказал я. — Один кирпич вы положите на тротуар, где перекрещиваются Бродвей и Энн-стрит. Второй вы положите возле музея. Третий — наискосок от музея на углу Бродвея и Ви́си-стрит, рядом с Эстер-Хаус. Четвертый — перед собором святого Павла. А с пятым в руках вы будете быстрым, деловым шагом ходить от одного кирпича к другому. Один класть, другой брать взамен. Но при этом никому ни слова! Никаких вопросов и ответов.

— Но зачем? — не удержался и спросил мой новый работник.

— Пусть вас это не беспокоит, — отвечал я. — Ваше дело выполнять мои указания и помнить, что за это вы будете получать пятнадцать центов в час. Предположим, я так развлекаюсь? Вы окажете мне великое одолжение, если прикинетесь глухим, как стена. Держитесь строго, достойно, ни на чьи вопросы не отвечайте, ни на кого не обращайте внимания и точно следуйте моим указаниям. А каждый раз, как будут бить часы на соборе святого Павла, направляйтесь ко входу в музей. Там вы предъявите вот этот билет, вас впустят, и вы обойдете чинно зал за залом весь музей. Потом выйдете и приметесь за ту же работу.

— Ладно, — согласился человек, — мне все равно, что ни делать, лишь бы заработать.

Он разложил по местам кирпичи и начал свой обход.

Уже полчаса спустя человек пятьдесят не меньше глазели на его загадочные манипуляции с кирпичами. Соблюдая военную выправку, чеканя шаг, он строго держал курс от кирпича к кирпичу.

— Чем это он занят? Откуда эти кирпичи? Что он бегает по кругу, как заведенный? — так и сыпались со всех сторон восклицания.

Но он хранил полную невозмутимость.

К концу первого часа все тротуары по соседству с музеем оказались запружены толпой любопытных, пытавшихся разгадать, в чем тут собака зарыта. А мой новый работник, завершив обход, направился, как было условлено, в музей. Там он посвятил четверть часа тщательнейшему осмотру всех залов и вернулся к своим кирпичам.

И так повторялось каждый час весь длинный день до самого захода солнца. И каждый раз, как мой работник входил в музей, дюжина зевак, а то и больше, тоже покупала билеты и следовала за ним в надежде разгадать смысл его поступков, чтобы удовлетворить, наконец, свое любопытство.

Счастье длилось несколько дней. Число любопытных росло, их плата за вход в музей уже намного превысила жалованье моему работнику. Но тут, увы, полисмен, которого я посвятил в тайну моего предприятия, пожаловался, что из-за толпы зевак на улицах вокруг музея ни проехать ни пройти, и придется мне отозвать моего „кирпичника“.

Этот ничтожный эпизод развеселил всех и вызвал много толков, но главное, послужил хорошей рекламой моему музею, не говоря уже о серьезной материальной поддержке.

Но и это не все. Именно с тех пор Бродвей стал самой оживленной улицей Нью-Йорка».

ПОСЕЕШЬ ВЕТЕР — ПОЖНЕШЬ БУРЮ

Двое веселых янки как-то попали на Юг, то есть забрели в Южные штаты и оказались там на мели. Денег, стало быть, у них совсем не осталось, нечем было платить за гостиницу, не на что было даже перекусить. И вот что они придумали.

Зашли в типографию и заказали в долг кучу пригласительных билетов. В них жители города приглашались на единственное в своем роде зрелище:

                               ВСЕМ, ВСЕМ, ВСЕМ!
                 НЕ УПУСТИТЕ СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ!

                            ЗАВТРА ИЛИ НИКОГДА!
                  ВЫ МОЖЕТЕ УВИДЕТЬ УНИКАЛЬНОГО
                                   ГОМО-УРОДУСА!
                               СПЕШИТЕ, СПЕШИТЕ!
Взрослым вход 25 центов, детям и собакам — полцены.

Хозяин зверинца с радостью уступил двум приятелям на день свой «дворец» из неотесанных досок. И даже сам соорудил вместо сцены высокий помост и задернул его тяжелым занавесом.

И вот заветный день настал. Более ловкий из этой достойной парочки взял на себя роль директора-распорядителя и билетера, пока другой брат его во грехе исполнял задуманную роль за занавесом. Трудился он в поте лица: рычал и ревел не своим голосом, швырял стулья, гремел цепями и все такое прочее, пока любопытные зрители занимали в зале свои места.

Наконец все расселись, не осталось ни одного свободного местечка, в зале яблоку негде было упасть, как любят говорить в таких случаям. Тогда директор-распорядитель, он же билетер, закрыл двери, торжественно прошел через весь зал, поднялся на сцену и скрылся за занавесом.

И тут же со сцены раздались громкие крики, шум, перебранка, вой, лай, лязг железа. Упало что-то тяжелое, послышался удар кнутом. Словом, зрителям в зале стало ясно, что за тяжелым зеленым занавесом идет жестокая борьба. Время от времени оттуда неслось истошное: «Держи его, Джим!.. Дай ему по голове!.. Вот так!.. Нет-нет, не сюда!..»

Публика все слышала и веселилась. Дети визжали от восторга, мужчины улюлюкали и свистели. Среди всего этого шума и гама вдруг раздалось:

— Позовите хозяина! Он сорвется с цепи! Ой, держите его!..

И из-под занавеса вынырнул взъерошенный билетер-янки, без шляпы, без сюртука, в разодранной рубахе, и завопил не своим голосом: