Верхом за Россию. Беседы в седле

Где бы вы ни искали: к твердым границам нельзя привязать противоположность «Европа — Азия». Континенты разделяются океанами. Здесь этого океана нет, море Тетис исчезло в седом доисторическом времени. Азия и Европа являются противоположными полюсами подобно фокусам эллипса, не больше. Они — исходные позиции сталкивающихся сил, но не собственно пространства, а сущности двух выходящих далеко за пределы широких промежуточных полей друг против друга двигающихся различий, векторами — мне кажется — их называют в физике. То, что двигается от Атлантики на восток, является европейским, а то, что движется в противоположном направлении — азиатским.

Россия потому изначально не относится ни туда, ни сюда. У нее два лица, две головы, как у двуглавого орла на царском гербе. Россия может распространять Европу в Азию — и она делала это неоднократно — но также и Азию в Европу. Она может посвящать себя одному и может предаваться другому. Внутри нее есть варяги, но есть и татары. Но вся она в своей совокупности не принадлежит ни тому, ни другому. Такое событие как Октябрьская революция может за одну ночь вернуть ей азиатский облик, а противоположный процесс вернуть ей лицо европейское. И вот в этом состоит наша задача: вернуть Россию себе, Европе и ее северным истокам, чтобы в ее душе не осталось ничего от пережитого за многие столетия под татарским игом. Мы утверждаем, что сегодня воюем с «Азией», а японцы в 1904 году, тем не менее, сражались против «Европы». Противник был соответственно — по меньшей мере, географически — одной и той же державой. Те, кто тогда как львы бились насмерть под Порт-Артуром, были «европейцами», а те, кто три года назад напал на Финляндию — «азиатами». Французы в 1914 году назвали нас «гуннами». Это было не только пропагандой ужасов, распространением измышлений о зверствах. Это обозначало также направление, из которого мы приходили.

Скачем ли мы сейчас в Азии? Нет, мы скачем по междуполью, что разделяет Европу с Азией, так же как Атлантика разделяет нас с Америкой. Мы скачем вглубь заднего двора евразийского мира. Народы античности избегали его, этот ландшафт выходил за их мерки. Но готы здесь уже скакали. Здесь, где мы теперь, и еще дальше за Дон была страна готов. Их остатки — как сообщается — до не столь давнего времени удержались в Крыму. С запада тогда снова пришли сначала поляки, и даже целый год правили в Москве. Шведы, затем Великая армия Наполеона следовали за ними. Но никто из их всех не оставался долго, дольше всего были монголы. Но единственные, кто действительно остался здесь, пришли ни с востока, ни запада, а из Скандинавии, и не в седле, а на лодках. Они, варяги, которых тогда называли «русы», т. е. «русские», а их землю «страной Русов» — Россией, брали в свои руки территорию с севера на юг, и от реки к реке. И они остались здесь навсегда, потому что оставили у себя за спиной все и хотели жить только лишь в стране и для страны, которая их позвала. Потому что их именно позвали! Мы должны постараться, чтобы и мы тоже стали позванными, потому что все, кто приходил сюда раньше, приходили только как завоеватели и оставляли свое сердце дома: в Польше, в Швеции или во Франции. Но никто не сможет удержать на длительный срок страну, к ногам которой он не положит свое сердце.

У кое-кого уже теперь тут сжимается сердце! Все здесь представляется шире, безмернее, бесформеннее того, к чему мы привычны. Ничто не поднимается от земли. Ничто не возвышается круто вверх. Ни у чего нет особенного лица. Здесь все точно так, как мы уже видели это сотнями миль раньше. Мы едем по земле, как будто плывем по морю: волна за волной. Ничего, за что мог бы зацепиться глаз, ничего, на чем он мог бы успокоиться. Наверху всегда одинаковое небо, внизу всегда одинаковая зыбь степи. Скульптор мог бы разочароваться, художник выбросить кисть: страна без передних планов! Смотрите ли вы сюда или туда: вся красота — это даль, игра облаков над зеленым, коричневым или белым, в зависимости от времени года, океаном. Тот, кто хочет полюбить это, должен любить однообразное.