Верховье

Но весь осенний семестр, пока Тина работала над своей первой статьей, он не звонил. Она искала предлог, чтобы написать ему самой, но не находила. Повод появился только перед самым Новым годом – она закончила статью и отправила ему текст. Виктор Николаевич ответил, что статья получилась отличная, сказал, можно отправлять в научный журнал. Но Тина была не рада. Короткого ответа, какой-то жалкой отписки ей было недостаточно. Никаких правок, никаких звонков – она явно сделала что-то не так, у Виктора Николаевича пропал к ней интерес. Интерес к ее теме. Надо было что-то написать ему еще, завязать разговор. Только что? Они давно не виделись, его лекции у ее группы закончились в ноябре. Тина думала поздравить научного руководителя с наступающим, но не решилась.

Новый год она встретила одна в своей крошечной студии на Парнасе. С утра выпила полбутылки шампанского, потом поспала, вторую половину прикончила около полуночи. Открыла еще одну бутылку. Из окна смотрела, как в соседнем жилом комплексе «Северная долина» пускают салюты на еще не застроенном пустыре через трассу. Разноцветные бусины рассыпались на уровне ее окна. Первого и второго января она провалялась в постели, пила и смотрела кино. А третьего числа Виктор Николаевич написал.

Глава 5

Аля

К нам в плацкарт больше никто так и не подсел, только женщина с сыном лет четырех устроилась на боковушке. За окном мелькали панельки, мы проехали здание моего факультета, где каждый день, сидя на парах, мы слышали, как мимо грохочут поезда. Еще раз по вагону прошел проводник: «Документики к проверочке готовим». Когда с проверкой было покончено, я получила постельное белье и застелила свою полку, хотелось скорее лечь читать. Старушка тем временем накрывала свою половинку стола.

– Я сама с Суры-то, – заговорила она, очищая яйцо. – Слыхала?

– Нет, – ответила я. – Это тоже на Пинеге?

– А как же! Родина Иоанна Кронштадтского. А бабка твоя, напомни-ка, откуль?

– Из Лaвелы, – сказала я.

– Тоже из верхушек, кабыть. Бывала там ужо?

– Когда мне было два года, мы жили там какое-то время. Больше не была.

Старуха дочистила яйцо и откусила. Показался посеревший желток, запах быстро накрыл плацкарт и забился в нос. Свободной рукой она подцепила половинку помидора и надкусила свежий плод. Красный сок побежал по морщинистой руке.

– Ух, все запатрала, – сказала старуха, вытирая руку о салфетку. – В Лавеле бывала, как не бывать, все рядом. Как деревня-то появилась, слыхала?

– Нет.

– Жил там народ – чудь. Была у них девица, Ла звать. Ковды князь новгородский пришел чудь гнать, Ла собрала отряд и повела на князя с евонна воинами. Ударило войско князя по чуди и перебило всех. Уж после битвы идет Ла к крёжу у самой реки, смотрит вниз и видит, как по реке покойников несет, и крови столь, что воды не видать. Прибило покойников к самому крёжу, где стояла Ла. Там шибко крутой поворот река делат, а течение слабое-слабое, что покойников не унести дале, остались они у самого подножья. Ла смотрела на свой отряд мертвецов да кляла князя с евонна воинами. А князю по нраву пришлась своеносная чудская девица, пошто в честь Ла, что вела, и назвали местечко Лавела.

– Я думала, Лавела – это что-то с одного из финно-угорских языков, нет? Мы в универе учим финский. Там все ударения на первый слог, как у Лавелы.

Старушка молчала, снова набивая рот. Может, не расслышала, может, не поняла мой вопрос, а может, просто есть так хотела. Я раскрыла книгу Айрис Мердок и начала читать, но сосредоточиться не могла, смысл повествования ускользал от меня. Лавела, Лавела. Конечно, я ничего не помнила о нашей жизни в деревне. Мама почти о ней не говорила, только сказки какие-то рассказывала, я не понимала, что из этого правда, а что нет. В интернете о Лавеле информации тоже почти не было. Из Википедии я узнала, что Лавела – это умирающая деревня с населением всего сорок шесть человек. Кроме Википедии Лавелу описал Пришвин, который побывал в ней сто лет назад, – дом к дому у самой воды, на домах деревянные коньки, пахнет дымом, но звуков нет совсем, даже собаки не лают. Видимо, никогда там много народу и не жило.

За окном как в быстрой перемотке мелькали смазанные кадры лесов и деревень. Мы мчались все дальше от Белого моря, в глубь области, к самой границе с Коми.

– А что такое верхушки? – спросила я старушку. – Вы сказали, что моя бабушка из верхушек.

– С верховья Пинеги.

– Сура тоже в верховье?

– Да-а… – протянула она. – Река-то у нас длинная. Много ведь она повидала. Да мы много на ней повидали. Мужа моего его собственный батя водяному чертику посулил. Должен он был в жонки чертикову дочь взять, а он меня выбрал. Потом долго ишо долг отдавали.

Она пожевала, бросила на меня хитрый взгляд, будто проверяя мою реакцию, и продолжила: