Верховники

Первым вызвали молодого князя Ивана, и Ушаков спросил жёстко: ответствуй, что ведаешь о завещании покойного государя Петра II? Да говори правду, иначе ждёт тебя непременная пытка и жестокая казнь! Иван, любовно перекрещённый перед допросом Наташей и матушкой, держался твёрдо и отговорился полным неведением. Во время допроса он нет-нет да поглядывал на своего недавнего собутыльника Юсупова, с женой коего ещё недавно имел весёлые амуры. Юсупов в ответ вертел круглой головой, боясь встретиться с Иваном даже взглядом.

«Зря взял с собой татарина! — с досадой подумал Андрей Иванович. — Всю нашу затею сорвёт, ишь шеей вертит, боится Ваньке в глаза посмотреть!»

Затея у него и вице-канцлера Остермана была в том, чтобы взять Долгоруких на великий испуг. Ни Анна, ни Сенат пытать Долгоруких пока не разрешили — слишком памятно было ещё в Москве зимнее шатание вокруг кондиций. «Многие годы понадобятся, дабы вызвать прежнее смирение умов у россиян, ох многие годы!» — со вздохом подумал Андрей Иванович и зловеще переспросил молодого Долгорукова:

   — Так, значит, ни о какой духовной или завещательном письме покойного государя ты не ведаешь?

   — Не ведаю и даже ни от кого о том не слыхал! — Иван смотрел прямо в глаза Ушакову, и опытному кнутобойцу померещилась во взгляде том некая ухмылочка, и ухмылочку ту Андрей Иванович запомнил.

   — Ну что же, князенька, иди пока с Богом! — заключил Андрей Иванович сей политичный допрос, и в этом напутственном «пока» содержалась страшная угроза, кою князь Иван, по молодости и горячности своих лет, не уловил и не запомнил.

Вслед за сыном вызвали и отца. Но с Алексеем Григорьевичем разговор был другой: прямой и короткий. При дворе было точно известно, что господин обер-егермейстер, пользуясь всеобщим замешательством вокруг кондиций, увёл из царской псарни шесть борзых, восемь французских и пятьдесят русских гончих да прихватил из дворца некоторые царские драгоценности.

   — Мошенник! Вор! На тебя царские псари показывают! Манкируешь княжеским достоинством и честью! — горячился Юсупов.

Андрей Иванович со скукой зевал в кулачок — дело было тут уголовное, не политичное, и сие его не касалось.

Взгляд Андрея Ивановича упал, как бы невзначай, на горку венецианского хрусталя, что зыбко отражалась за стеклом буфетной. Андрей Иванович встал, подошёл и за хрусталём узрел: «Боже мой, да это же знаменитый китайский фарфор!»

   — Сервиз сей преподнёс мне в дар наш посол в Китае Савва Рагузинский! — перехватил восхищенный взор Ушакова Алексей Григорьевич. — Считайте, генерал, что сервиз сей отныне мой презент вам!

   — Спасибо, Алексей Григорьевич, спасибо! — оттаял Андрей Иванович. Всей Москве было ведомо, что глава Тайной канцелярии был большой любитель фарфора. — Спасибо, Алексей Григорьевич, уважил! Но всё одно собачек-то с царской псарни передай по списку Юсупову!

   — Да я что, собачки, они мне как родные! Я ведь и взял-то их на сохранение. Во дворце тогда полный беспорядок вышел, я за собачек и испугался.

Алексей Григорьевич воспрял духом, уловив по тону Ушакова, что главная гроза миновала. И впрямь, только спровадив Юсупова на псарню отбирать похищенных царских собак, Андрей Иванович доверительно притянул к себе Алексея Григорьевича, спросил жарко:

   — А где же царские драгоценности?

И по тому, как он спросил доверительно, Алексей Григорьевич понял, что реестрика драгоценностей у Ушакова-то нет, а всё остальное чистые догадки и вымыслы. Потому ответил твёрдо:

   — Всё вздор, ничего о камнях тех не ведаю!

   — Ай-ай! Нехорошо, Алексей Григорьевич, нехорошо! — покачал головой Ушаков.

   — Ежели в доме и есть камни, то драгоценности моей жены, дочери да невестки!

   — Ну, невестку свою оставь в покое. Наталья Шереметева — человек вольный, и императорский рескрипт её не касается! А вот своих баб кликни, мне их камни осмотреть надобно! — Взгляд у Андрея Ивановича опять стал хищный и жёсткий. И волновали его не камни, — настоящие драгоценности Долгорукие давно припрятали, волновал интерес политичный! И интерес тот заключался в порушенной невесте Петра II. Потому Екатерину Долгорукую Андрей Иванович осматривал долго, в упор, без стеснения. Затем крякнул и сказал бабам сердито: камни ваши суть безделки, сударыни, но всё одно их велено забрать! И отпустил с Богом и княгиню и княжну.

Екатерина вышла, победно неся живот.

«Правду говорили, брюхата. Так и есть брюхата!» — Андрей Иванович опустился в кресла туча тучей. Стал считать да подсчитывать месяцы. С одной стороны сходилось, с другой не сходилось. «Тёмный лес, брюхатые бабы, Брынский лес!» И явилась крамольная мысль: «А вдруг младенец и впрямь будет царский сынок, и что же тогда делать? Взять Елизавету Петровну — тоже ведь родилась, когда великий государь и Екатерина I были не венчаны? А ныне Лизка — прямая принцесса царствующего дома Романовых. И вдруг эта окаянная гордячка Долгорукая родит мальчонку? Прямой выйдет наследник по царской лестнице — у Романовых ведь боле в роду по прямой линии мужиков и нет! И какова будет фортуна сего мальца, кто ведает?»