Верховники

Таким и запомнил Меншикова Алексей Григорьевич — в золочёном кафтане, в рубашке из тонкого голландского полотна, заколотой булавкой с крупным яхонтом (говорили, другого такого яхонта во всей Европе не сыщешь), орденской лентой через плечо, опирающимся на осыпанную алмазами трость с золотым набалдашником (трость сию именовали калишской, поскольку то был дар Петра Великого за Калишскую викторию). Однако, несмотря на весь сей внешний блеск и великолепие, Александр Данилович душою был тогда уже смутен, ох смутен! И Алексей Григорьевич ведал причину той смуты. Не было среди гостей самого дорогого и желанного, наречённого зятя Меншикова, — императора Петра II. И Алексей Григорьевич улыбался в тот час про себя, наверное зная, что государь-то развлекается с сыном его Иваном псовой гоньбой. И зря улыбался, зря, выходит, насмехался и готовил погибель светлейшему! Колесо фортуны переменчиво, и теперь он, Алексей Григорьевич, другой наречённый тесть Петра II, стоит перед могилой своего собрата в том самом Берёзове, куда когда-то Долгорукие сослали Меншиковых. «Ирония истории порой безжалостна!» — воскликнет современный читатель. «Провидение Божие!» — токмо и молвил Алексей Григорьевич, отойдя от могилы Меншикова. Но в душе его что-то оборвалось, и он понял вдруг, что, как и Меншиков, никогда уже он не выберется из этих лихих мест и зарыт в землю будет здесь же, рядом со своим бывшим недругом. И это предчувствие скорой кончины окрасило все последние месяцы жизни Алексея Григорьевича в Берёзове. Предчувствие ещё более возросло после того, как через несколько недель после прибытия в Берёзов скончалась жена, Прасковья Юрьевна, подхватившая жестокую простуду на пути из Тобольска в Берёзов.

«Не кручинься, батюшка! Попомни другого великого мученика, князя Хилкова! — до последней минуты подбадривала старая княгиня Алексея Григорьевича. — Сколь великие муки снёс в свейских темницах сей благородный страдалец, а не лишился ни бодрого духа, ни мужества... — Перед кончиной жар у княгини спал, и она говорила с Алексеем Григорьевичем внятно и разумно, вспоминая отца своего, князя Хилкова, бывшего посланца державы Российской в Швеции, заточенного в самом начале Северной войны в Стокгольме в темницу, но не отступившего от своей родины и двадцать лет проведшего в заточении. — А вы, дети, живите дружно...» — только и успела наказать старая княгиня своим чадам и к вечеру тихо скончалась.

Но дружной жизни в семье Долгоруких не было с самого начала поселения в Берёзове. Алексей Григорьевич и порушенная невеста сразу заняли всю ссыльную избу в остроге, в которой когда-то жили Меншиковы, а молодым — Ивану и Наталье — выделили сарай. Вот когда пригодилась Наташе Николкина шуба. Полночи она проплакала, кутаясь в шубу, из-за коварства мужниной родни, а когда проснулась, от холода зуб на зуб не попадал. Вскочила, выбежала во двор, — батюшки, конец сентября, а вокруг белым-бело. Ночью над тундрой и тайгой выпал первый снег.

— Что же будем делать, Иванушка? — А Иван стоит рядом, токмо глазами на снег хлопает. Попросимся, мол, обратно к батюшке, авось потеснятся, пустят. Но Наташа к старому и ворчливому свёкру, что выгнал их из дома, обращаться не пожелала, бросилась к приставу майору Петрову. В первый день пристав, правда, показался ей офицером жестокого и крутого нрава, когда прогнал Долгоруких прямо с реки в острог, минуя казацкое поселение, где они хотели хотя бы молочка с дороги попить. Но то было вечор. А нынче, после отъезда конвойцев в Тобольск (те поспешали вернуться, пока не застынут реки), Наталья застала перед собой совсем иного человека.

Майор Василий Петров был коренной сибиряк, вся нелёгкая служба которого прошла по дальним таёжным острогам и поселениям. И настоящим родным его домом была тайга. Был он прирождённый охотник и рыболов, и царская служба была простым довеском при сих его любимых занятиях. Невольным наездом Долгоруких майор был недоволен равно с самими ссыльными. Токмо избавились от последышей Меншикова — младшую дочь его и сына Александра возвернули в столицу, и Петров, по первой пороше, навострил лыжи на охотничью заимку, — так нет же, Москва шлёт новый обоз!

К тому же Алексей Григорьевич держался с ним на пристани столь кичливо, что майор рассвирепел. Сам Александр Данилович Меншиков не обращался с ним так, как этот царский псарь. Да и Екатерина Долгорукая что порох — того и гляди взорвёт вверенную майору фортецию. Хотя, ежели рассудить, что из того, что она незадачливая царская невеста? Мария Меншикова в том же звании обреталась, а сколь была тиха, кротка и до людей приветлива.