Верховники

Сразу после переворота вспомнила Елизавета Петровна и о тех несчастных, которых сослали по делу верховников. Фельдмаршалу Василию Владимировичу Долгорукому вернули прежнее звание, чин и почести. Восстановили в их правах уцелевших после зверской новгородской казни молодых князей Долгоруких: Николая, Алексея и Александра. Освободили из монастырского узилища и вернули ко двору государыню-невесту Екатерину Долгорукую, разыскали на Камчатке бывшего амантёра цесаревны гвардии сержанта Алексея Шубина, которому дали чин генерал-майора и наградили орденом Александра Невского.

Однако вернувшись в Санкт-Петербург, Шубин вскоре понял, что в прежний фавор ему не попасть. При новом дворе Елизавету Петровну плотно обступили Шуваловы, Разумовские и Воронцовы. И посему Алексей Шубин удалился в пожалованные ему нижегородские имения.

Хотя при дворе новой императрицы и преобладали в основном русские фамилии, иноземное влияние отнюдь не уменьшилось. В первые годы правления Елизаветы Петровны все дела вершил знакомый уже нам лейб-медик Лесток, тесно связанный с французским посольством.

Елизавета Петровна действительно по-французски говорила лучше, чем по-немецки (готовили-то цесаревну на престол королевы Франции), однако немцы в Санкт-Петербурге занимали влиятельные посты. Недаром сразу после переворота командовать всем петербургским гарнизоном императрица поручила принцу Гессен-Гамбургскому. Но особенно «немецкая партия» при дворе усилилась после того, как новая императрица объявила своего племянника, сына герцога голштинского и Анны Петровны, принца Голштинского Петра, наследником престола и вызвала его в Россию. Даже Бирон получил в конце 1741 года послабление и был переведён из Пелыма в Ярославль. Ему определили приличное денежное содержание в 8000 рублей, и сыновья его Густав и Карл вскоре получили полную свободу. Питательной средой, которая взращивала немецкое влияние при дворе, было остзейское дворянство. Все эти немецкие барончики из Эстляндии, Лифляндии и Курляндии открыто говорили, что они служат не России, а онемеченному дому Романовых, и за то пользовались особенным расположением российских самодержцев.

Переехав в Зимний дворец, Елизавета Петровна, как-то осматривая залы, узрела рядом с портретами грозного батюшки и весёлой матушки и свой портрет, кисти Ивана Никитина. Собственно это был не законченный портрет, а этюд, на котором лёгкая, улыбающаяся и как бы воздушная, Лизанька-Лизавета летела в танце, навстречу судьбе.

   — А что, барон, хороша я была в юности? — не без восхищения заметила Елизавета барону Сержу Строганову.

   — Вы и сейчас, матушка государыня, первая красавица в России! — галантно раскланялся барон.

   — Что же, может, ты и прав, но тогда я была куда счастливее и беспечнее! — взгрустнула императрица о прошедших годах. И вдруг по-государственному озаботилась: — А где же наш персонных дел мастер? Где Иван Никитин?

   — Ваше величество! — Строганов рад был заступиться за прежнего знакомца. — Ивана Никитина, государыня, и его брата Романа ещё Анна Иоанновна перед самой кончиной, а затем и Анна Леопольдовна освободить из ссылки повелели. Но наш заплечных дел мастер Андрей Иванович Ушаков указами теми пренебрёг. Он ведь может играть царскими указами, наш Андрей Иванович, — заметил барон не без язвительности.

   — Ну, со мной-то он не поиграет в кошки-мышки! — Елизавета нахмурила соболиные брови, вспомнила, как она проходила у Ушакова по розыску о пьеске «Принцесса Лавра».

В тот же день Ушаков был приглашён во дворец.

   — Ты что же, Андрей Иванович, думаешь, что коль ты глава Тайной канцелярии, то и царскими указами играть можешь? Немедля вернуть из ссылки живописцев братьев Никитиных и представить их во дворец! И помни, я тебе не сестрица, сама прослежу по сему Делу.

Ушаков был отпущен со двора с такой ледяной холодностью, что понял: не забыла Елизавета Петровна давнего розыска и никогда ему не будет того доверия, которое имел он во времена бироновщины. Но и с должности уходить не хотелось, и в тот же вечер Андрей Иванович распорядился:

   — Разыскать и вернуть из ссылки братьев Никитиных и выдать на их возвращение нужные суммы.

Впрочем, разыскивать Никитиных долго не пришлось. Оказалось, что, как только они были переданы Сибирскому приказу, судьба их получила значительное облегчение. На необъятных просторах Российской империи даже Тайной канцелярии было за всем не уследить. И вопреки приказу Ушакова о жестокой ссылке, сибирский генерал-губернатор Бутурлин и митрополит тобольский Антоний Стаховский своей волей оставили братьев в главном сибирском городе Тобольске.