— О нет, — улыбнулся председатель. — У меня сна ни в одном глазу.
— Если позволите, господин председатель, — начал Грейдон, опуская правую ладонь в жилетный карман, что мгновенно сообщило ему отдаленное сходство с Черчиллем, — несмотря на некоторую затейливость — готов признать это — наших ссылок, мы опираемся, или пытаемся опереться, на положение простое и ясное: эту поправку не следует считать применимой к президенту
По Большому залу прокатился одобрительный рокот. Пэги Плимптон, никогда не упускавшая возможности сообщить прениям характер более возвышенный, спросила у президентского поверенного, не предусмотрели ли творцы Конституции США каких-либо мер, позволяющих разрешить «головоломку, с которой мы ныне столкнулись». Грейдон, так и не вынувший руку из жилетного кармана, удивленно приподнял бровь.
— Госпожа судья Плимптон, у меня давно уже сложилось впечатление, — просто до сей поры я не имел случая открыто высказать его, — что, если бы создатели нашей Конституции знали, каким процедурным искажениям и извращениям подвергнут потомки плод их величавых трудов, они, скорее всего, подняли бы руки вверх и попросили британцев вернуть нас в империю.
По Большому залу прокатилась волна смеха. Старик открыл рот, чтобы продолжить, но тут лицо его вдруг посерело. Рука Грейдона рванулась из кармана к груди. Несколько мгновений он простоял, хватая ртом воздух. «Боже милостивый», — внутренне ахнула Пеппер. А затем Грейдон рухнул лицом вниз.
Новость о том, что поверенный президента лишился чувств в ходе прений, была воспринята — евангелической Америкой, — как знамение близящегося конца света.
Пятнадцать минут спустя Пеппер, оглушенная, с полными слез глазами, сидела в своем кабинете. Вместе с ней дежурил у телевизора Криспус, подававший Пеппер одно изделие компании «Клинекс» за другим. Оба следили за новостями.
Грейдона Кленнденнинна отвезли из здания суда в больницу Джорджа Вашингтона, к которой теперь в огромных количествах стекались журналисты. Почти все телерепортеры, говоря о нем, называли старика
«…Поверенный президента перенес ОБШИРНЫЙ инфаркт в ходе прений по вопросу о спорности избрания…»
Деклан сидел у себя в кабинете, управляя своего рода командным постом, хоть всем и было ясно, что исполнение председателем основной его функции — на данном этапе разбирательства — придется, очевиднейшим образом, отложить.
Пеппер сняла телефонную трубку, набрала номер главного маршала суда:
— Мне нужна машина. Немедленно.
Слова эти заставили Криспуса оторваться от скорбных размышлений — собственно говоря, он не столько размышлял, сколько молча молился за мистера Кленнденнинна, нисколько не сомневаясь, что Сильвио звонит сейчас в Ватикан, призывая святого отца созвать коллегию кардиналов, дабы она срочным порядком принялась возносить коллективные моления.
— Хм? Куда это вы собрались? — спросил Криспус.
— В больницу.
Чтобы полностью осознать услышанное, Криспусу потребовалось несколько секунд.
— Нет, — сказал он. — Туда вам нельзя.
— Я должна.
— Вам нельзя.
— Заткнитесь, Криспи.
— Милая девочка, вас же распнут…
— Да и хрен с ним.
— Но…
— Я позвоню вам оттуда.
— По крайней мере, сообщите об этом вашему дружку, — попросил он, однако Пеппер уже выходила из кабинета.
Двадцать минут спустя Криспус, смотревший телевизор уже в собственном кабинете, увидел суматоху, поднявшуюся у входа в больницу при появлении лимузина Пеппер: рой репортеров, словно волна, накатил на нее, вышедшую из машины и проталкивавшуюся плечом вперед через орду судебных маршалов.
— Судья Картрайт… к больнице только что подъехала член Верховного суда Пеппер Картрайт… В больнице Джорджа Вашингтона, где после сердечного приступа, поразившего его во время прений, находится пребывающий в тяжелом состоянии Грейдон Кленнденнинн, появилась судья Картрайт. Это все, что нам известно на данный момент, похоже, однако, что она приехала для того, чтобы побыть у постели адвоката, который всего час назад отстаивал перед Верховным судом позицию президента. Это способно как-то осложнить ситуацию, Джефф?