Вермахт против евреев. Война на уничтожение

Немецкий исследователь Вольфганг Зофский для объяснения неоправданной жестокости солдат использует понятие «шайка». И, как представляется, его концепция во многом объясняет поведение военнослужащих германского вермахта во время первых погромов на советской территории, жестокое уничтожение мирного населения в Советском Союзе и Сербии. Шайка, утверждает он, является коллективом людей, который обретает свое единство благодаря преследованию, ограблению, издевательствам и убийствам других людей. Шайка может существовать только в движении, действии, преследовании. Когда объект охоты пойман и уничтожен, а добыча поделена, она распадается. Автор обращает внимание и на то, что действия шайки хотя и целенаправленны, но отнюдь не всегда рациональны. С целью самосохранения шайка должна все время действовать, поэтому выбор жертв осуществляется не всегда или проводится поверхностно. Если же все жертвы пойманы, то начинаются пытки или даже глумление над трупами врагов. «Перенос агрессии на материальные или символические объекты, на здания, памятники или произведения искусства является лишь неполноценной заменой отсутствующих человеческих жертв», — замечает Зофский.

В шайке отсутствуют стабильная ролевая структура и иерархия, поэтому присоединиться к ней могут совершенно незнакомые люди. Все участники группы соревнуются в быстроте, смелости, жестокости, и часто в составе шайки преступления совершают люди, которые при иных обстоятельствах на них никогда не отважились бы. Но «у шайки нет совести, и она освобождает индивида от принуждения морали. Она является социальным движением, которое позволяет убивать без чувства вины». Примеры еврейских погромов, приведенные выше, позволяют согласиться и с утверждением автора о том, что симпатии зрителей всегда относятся к преступникам и никогда — к жертвам насилия. Преступники в этой ситуации являются господами, которых зрители внутренне боятся. Сочувствие и сострадание к жертвам исчезают, как и чувства стыда и вины, как угрызения совести. «Преступник действует как представитель зрителей. Он выполняет только то, что они хотят».

Насилие, творимое шайкой, отличается от других форм коллективного насилия. У него нет цели, и оно не является средством достижения какой-либо цели. Жестокость — насилие ради него самого, насилие как таковое. Кроме того, «в процессе резни изменяется структура шайки. Действие становится самоцелью. Наступление оканчивается, жертвы окружены и больше не могут спастись… Некоторые размышляют, как можно найти новые жертвы или продлить мучения. Зрители доносят на других жертв, предают спрятавшихся, требуют еще более ужасных пыток». Охота на людей может быть начата под влиянием образов врага, слухов или ненависти, но для течения самой резни такие эмоции не являются необходимым условием. Жертвы являются только телами, объектами пыток, и каждое новое злодеяние, каждый новый убитый повышают возвышенное чувство собственного отсутствия границ, безграничной свободы.

Наконец, Вольфганг Зофский считает, что шайка обладает очень большой притягательной силой. Ведь в шайке самый малодушный человек внезапно обретает вседозволенность, путем насилия удовлетворяет все свои желания, и она становится для него олицетворением личной целостности, социального равенства, абсолютной свободы.[433]

Наверное, части вермахта на Восточном фронте действительно превратились в шайку убийц, насильников и мародеров. Война на Востоке породила у всех военнослужащих — от генерала до рядового — чувство тотальной власти, доля которой доставалась каждому: любой солдат мог ограбить дом еврея, издеваться над ним, безнаказанно убить его. Это могло использоваться для улучшения настроения, снабжения или оснащения и в конечном счете для повышения шансов на собственное выживание. Письма и дневники немецких солдат показывают, что некоторые из них с первых дней войны против Советского Союза осознавали, как извращается их мораль. Один немецкий военнослужащий писал из Лемберга 19 июля 1941 года: «Они больше не люди, они носят белые повязки, они — евреи… они — дичь, с которой следует разделаться без разрешения на охоту. Эти люди — даже меньше, чем дичь. А дичь надо убивать, как положено на охоте. Здесь больше нет закона, больше нет права. И нет больше права человека, человеческого права».[434]