Вернадский

Вера в науку мешала Владимиру Ивановичу оценивать пороки научно-технической цивилизации. А ведь он не был кабинетным учёным, отрешённым от жизненных и бытовых реалий: принимал горячее, порой самоотверженное участие в судьбах своих друзей и учеников, при первой необходимости помогал им и их семьям.

В дневнике (май 1941 года) записал: «Я так счастливо поставлен, что могу поддерживать многих людей…» (и перечислил десяток фамилий). Он вёл постоянную переписку с Б. Л. Дичковым, который шесть лет работал в ГУЛАГе на «Волгострое» (был осуждён в 1934 году как «русский националист»). Это заочное общение помогло Личкову в трудные для него годы. В одном из писем он решился высказать Вернадскому свои чувства:

«Вы для меня не только горячо любимый друг, но Вы — одновременно — источник вдохновения, мерило ценностей, учитель. Я не хотел бы ничего преувеличивать, но мне хочется просто сказать Вам, что такое представляете Вы для меня… Всегда благодарю судьбу за то, что она дала возможность встретиться с Вами и в течение ряда лет пользоваться живым духовным общением с Вами… В Вашем образе я нахожу источник бодрости, яркий пример… Я всегда стараюсь во всем быть прямым, правдивым и принципиальным, и Ваша прямота и глубокая принципиальность для меня всегда были предметом глубокого преклонения».

У них бывали серьёзные научные разногласия. Личков, оригинально мыслящий учёный, безуспешно пытался убедить Вернадского в том, что материки в геологической истории значительно перемещались по земной поверхности. (По современным представлениям позиция Личкова более правильная; и не глобальные плиты перемещаются, а именно материки, о чём писал в начале XX века австрийский геофизик Альфред Вегенер.)

Научные споры Вернадского и Личкова были содержательными и плодотворными. Об этом можно судить по опубликованной их переписке. Личков, например, высказывал обоснованные сомнения по поводу идеи Вернадского о приблизительном постоянстве массы живого вещества в геологической истории. Пожалуй, и тут Личков был прав.

Тем убедительнее, внушительнее выглядят его восторженные слова в адрес Вернадского. Кого не смеешь или не можешь критиковать, не следует и восхвалять.

Школа Вернадского — не только школа научной мысли, но и душевной чуткости, доброты, благородства, искренности и упорства в исканиях истины. Все, кто прошел эту школу, не только достойно прожили жизнь, но и передавали окружающим часть своего душевного тепла.

Вернадский не старался окружать себя «правоверными учениками», подхватывающими и повторяющими мысли учителя. Он воспитал в ученике самостоятельного мыслителя.

«Мне хочется, — писал он уже на закате своей педагогической деятельности, — иметь возможность научной работы самому и возбудить ее в молодежи. Я уверен, что это последнее я смогу сделать, вижу, что в этой молодой среде — залог будущего… В мои годы не следует откладывать осуществление этих возможностей. И мне иногда кажется, что, оставаясь без непосредственного общения с подрастающим молодым научным поколением, я заглушаю в себе одно из проявлений моей личности».

Он затрачивал немало усилий для того, чтобы излагать материал интересно и доходчиво: «Удивительно, как трудно передать ясно другим свою мысль. Я встречаюсь с этим постоянно, и только отчасти это связано с тем, что я не могу передать свою мысль нужными словами».

Со временем он отказался от попыток делиться своими мыслями с широкой аудиторией, ограничиваясь кругом специалистов… Впрочем, круг этот был необычайно обширен: геохимики, геофизики, биологи, кристаллографы, географы, историки, философы…

Мысль его по-прежнему ясна и устремлена в Неизвестное.

«Многое сделалось для меня ясным, чего я не видел раньше». «Мысль идет все вперед. И выясняется новое о том, о чем думал и во что углублялся годами». «Давно я так глубоко не вдумывался в окружающее». «Я рад, что моя творческая мысль не ослабела». «Я сейчас хорошо работаю в области основных понятий».