Вернадский

К зрелости и старости стал красивее, чем в молодости. Как часто бывает с людьми, живущими интенсивной духовной жизнью, он как бы сам себя делал изнутри. Полнота исчезла, и к советскому времени он сделался стройнее. Голос негромкий и негустой, скорее высокий. Нрав ровный. Приветлив и улыбчив. Из всех друзей, пожалуй, наиболее здравомыслящий, но далеко не приземленный. Он обладал научным здравым смыслом. Правда, по свидетельству Ивана Гревса, говорил неровно, путаясь и не доканчивая фразы, мысли мешали, зато эти мысли были, всеми ощущалась глубина его познаний и широта умственных интересов. Упрямец, сбить его было невозможно.

Одевался просто, а в советское время носил подчеркнуто старорежимную одежду. На одной фотографии снят даже с галстуком, завязанным большим бантом, чего никогда не делал в молодости.

Ходили в Климовский переулок и другие студенты, в частности главный автор «Манежеады» Сергей Крыжановский, тогда просто Сережка (в отличие от младшего Ольденбурга — Сергея). Крыжановский выделялся левыми взглядами, пожалуй, самыми левыми среди друзей, но постепенно как-то правел, правел, рано поступил на судебную службу, а потом и вовсе переметнулся в правительственный лагерь. И стал известным Сергеем Ефимовичем Крыжановским, соратником Столыпина и государственным секретарем России в последнем царском правительстве, а затем — эмигрантом. В своих мемуарах он на удивление избежал всякого упоминания о своей молодости и тогдашних друзьях, сосредоточившись на своей правительственной карьере⁵.

Итак, на тигровых шкурах располагались люди, которых называли как раз входившими в употребление словами русская интеллигенция, принадлежавшие, несомненно, к самому верхнему слою этой «прослойки». Все они будущие ученые, профессора, академики. Ольденбург и Вернадский уже тогда будто знали, что станут академиками, настолько в них чувствовались ученые. Корнилов, Ушинский, присоединившийся к ним чуть позднее историк-медиевист Гревс тоже станут профессорами.

На широко известной и замечательной фотографии 1884 года десяти друзей-студентов изображены многие, кто вскоре приобретет общероссийскую известность как земские и общественные деятели, как тогда называли людей, которые волновались общими проблемами. Они войдут в Бюро земских съездов, в «Союз освобождения» и партию конституционных демократов; двое станут членами первого русского парламента, один из них будет арестован в составе последнего царского правительства, другой будет расследовать преступления этого правительства. Кто знал, что тут три будущих министра Временного правительства 1917 года? Кое-кто не избежит и тюрьмы, и сумы в советское время. Один закончит дни в лубянских подземельях, а другой получит Сталинскую премию.

Но трагедии и драмы — впереди. Пока же они переполнены желанием жить.

* * *

Надо что-то такое делать, не замыкаясь в рамках профессии, семьи, службы. «Мы высоко ставили культуру и личность, — суммировал их стремления Иван Гревс в своих воспоминаниях, — признавая великими путями их развития науку и просвещение. Мы любили народ и готовились ему служить своими идеалами и знаниями, не отделяя себя от него, желая не только его учить, но у него учиться, веруя в него, убежденные, что он нуждается в том, в чем и мы, главнее всего, в свободе и культуре»⁶.

Но чтобы взять на себя такие высокие задачи, нужно сформировать в себе личность, нужно воспитывать себя. Их кружок и стал средой самовоспитания высокого настроя духа. Вернадский вспоминал о их дружеском кружке как о групповом искании собственного смысла жизни, как о средстве самосовершенствования.

В нравственном центре группы постепенно соткался Шахвербург — такое триединое существо, состоявшее, как можно понять, из Шаховского, Вернадского, Ольденбурга (Федора). Первый исповедовал высокие замыслы и идеалы, второй вносил ум, здравый смысл и научность, третий — душевную теплоту и человечность. Как уверяет Корнилов, все трое никогда не пили вина, не участвовали в обычных студенческих вечеринках и попойках. Сам-то Корнилов «позволял себе», а к концу учебы уже имел внебрачного сына (от белошвейки). Шахвербург — строгий блюститель нравов, заставил его взять ребенка на воспитание. Все трое, уверяет в воспоминаниях их однокурсник, оставались девственниками до женитьбы, во что нетрудно поверить⁷.

Они дарили друг другу участие, откровенность и сердечность — все, что так естественно в молодости и что с годами повышается в цене. Сплачивала и общность интересов. Всех привлекала наука, и они как один вступили в Научно-литературное общество и даже составили его ядро.

В одно из таких «всенощных бдений» на шкурах, вспоминал Корнилов, кто-то в воодушевлении предложил, чтобы не расставаться и хранить дружбу после окончания университета, купить в складчину имение, построить там большой дом, где каждый сможет в случае нужды найти пристанище. Можно вообще там вместе проводить отпускное летнее время. Хорошо бы жить коммуной, вместе воспитывать детей. «Приютино», — произнес кто-то.