Вернадский

Его попросили выступить по радио с обращением к англичанам — новым союзникам по антигитлеровской коалиции. 15 июля приехал на радио. Как всегда, придал обращению личную форму. Вспоминал ученых, с которыми общался и сотрудничал, обсуждал важнейшие проблемы науки: великого физика Резерфорда, геолога Дж. Джоли, минералога Л. Спенсера. «Как один из старейших членов Британской Ассоциации развития наук, куда я был избран в 1889 году и регулярно печатал — ся в ее Трудах, я на каждом шагу ощущал силу английской мысли и дерзновенность ее полета. Ныне, в дни жестокой битвы с фашистскими варварами, я шлю привет моим английским коллегам, будучи глубоко убежден, что наш общий враг скоро будет повержен и справедливость восторжествует во всем мире»⁹.

Переводила его обращение старая ирландка-диктор, а текст тогда же напечатали в «Moscow news». Там же опубликовано и обращение советских академиков «К ученым всех стран». Такое групповое письмо он подписал.

* * *

Шестнадцатого июля Вернадские выехали из Москвы. Им предоставили мягкий вагон. С Владимиром Ивановичем ехали, кроме Наталии Егоровны и Анны Дмитриевны, Прасковья Кирилловна и сестра их невестки Екатерина Владимировна Ильинская, давно прижившаяся у Вернадских. Такова его семья.

Поезда шли на восток медленно. Навстречу спешили воинские эшелоны. Не думал он, что еще раз увидит Россию вне Москвы. В дневнике отмечает безобразные переименования городов: Вятки и Перми — в Киров и Молотов, а также полное отсутствие сведений о войне. Провинцию вообще, оказывается, держат в полном неведении. Хорошо, если на станции попадалась газета недельной давности, но и из нее ничего не узнаешь. Оставались нарочито запутанные радиосообщения.

Добрались только 23 июля. Сутки прожили еще в вагоне. Здесь узнали о первой бомбардировке Москвы. Потом им подали автобусы и повезли на курорт Боровое тогдашней Акмолинской области.

Сначала ехали по степи, потом открылись предгорья, покрытые лесом холмы и большое озеро. Курорт расположился на берегу. Здания большей частью деревянные. После первой неразберихи их поселили в общем здании, но в корпусе оказалось холодно, и в декабре Вернадским предоставили отдельный домик, ставший их пристанищем на полтора года.

Разместились, сорганизовались и решили именоваться казахстанской группой академиков. Выбрали председателем микробиолога Николая Федоровича Гамалею, о чем сообщили Комарову в Свердловск, где расположился президиум. Постановили вести обычную ученую жизнь: собираться, выступать с докладами, обсуждать их. По вечерам сходились иногда просто посидеть, почитать газеты или полученное кем-нибудь письмо. Его соседями были Николай Дмитриевич Зелинский, Леонид Исаакович Мандельштам, Алексей Алексеевич Борисяк — сосед с первого этажа в Дурновском. С Мандельштамом установились у Вернадского дружеское общение и хорошее взаимопонимание.

Дочь Льва Семеновича Берга генетик Раиса Берг через много лет описала разговоры с Вернадским в Боровом. Она задавала ему, по ее мнению, глупые вопросы, а он отвечал серьезно, не считая ни один вопрос глупым. Вернадский оставлял у нее такое же впечатление, писала она, как море или Рим. То есть как нечто изначально существующее, безусловное. «Словно рамки бытия раздвигаются, и приобщаешься к вечности»¹⁰.

Без сомнения, с одной стороны, отсутствие московской суеты — благо. Да и что требуется мыслителю. Домик среди шумящих под ветром сосен, письменный стол, иногда — письма да глубокие разговоры с творческими и много видевшими людьми.

В Боровом свой микроклимат: мягкие, очень снежные зимы и теплые лета. Он действовал явно благотворно.

Установилось расписание. 22 ноября он описал свой день в письме в Америку сыну: «Жизнь наша идет с огромной правильностью. Встаем в 7½ — еще очень темно. Около 8¾ — электричество и радио (скверное), в 9 часов завтрак, экономия электричества заставляет терять часа два между 5½—6¾, затем в 6¾ до 10½ опять есть свет»¹¹.

По утрам приходила Анна Дмитриевна, садилась за машинку и печатала под диктовку или перепечатывала ранее им написанное. После обеда гулял. Иногда даже вспоминал молодость и ходил с геологическим молотком в окрестности, собирал и рассматривал образцы, насколько позволяли глаза. По вечерам работали с Наталией Егоровной над «Хронологией». Электричество, правда, было не всегда. В Боровом написаны: две книги, одна небольшая, другая очень большая — та самая «книга жизни»; несколько статей, много фрагментов для «Хронологии», воспоминания «Первый год Украинской Академии наук». И, как всегда, множество писем плюс подробные дневники. Просто болдинская осень, продолжавшаяся два года.