Вернадский

Между тем наступала короткая прекрасная весна, когда в соответствии с ритмом природы он чувствовал себя лучше (а заболевал всегда осенью). В дневнике уходят на второй план заботы о здоровье — видимо, недомогания не докучали. Он обращается к коллегам по академии, направляет записки президенту. Особенно его возмущает совершенно недопустимое поведение цензуры, потому что продолжает получать иностранные журналы с вырезанными или замаранными статьями. Кто-то по-прежнему отслеживает, что ему можно читать, а что нет. Если мы хотим восстановить разрушенное, мы должны развивать науку в полном объеме, что невозможно без свободы мысли, пишет он.

Из всех институтов Академии наук только два, утверждает Вернадский, устроены правильно: физический институт Капицы и бывший Павлова. В остальных талантливые люди прилагают массу усилий, чтобы решать далеко не научные проблемы. Надо строить специальный завод по обеспечению экспериментальной работы. Настойчиво требует возобновить работу Урановой комиссии. Возможно, Вернадский не знал, что с середины 1942 года, когда стало известно о режиме секретности в американских физических институтах, у нас стремительно готовились создать собственную атомную бомбу. «Я считаю необходимым немедленно восстановить деятельность Урановой комиссии, — писал он О. Ю. Шмидту, — имею в виду как возможность использования урана для военных нужд, так и необходимость быстрой реконструкции последствий разрушений от гитлеровских варваров, произведенных в нашей стране. Для этого необходимо ввести в жизнь источники новой мошной энергии. Логически ясно для меня, что таковой на первом месте должна быть энергия актин-урана (уран-235. — Г. А.). Из того, что доходит до меня из иностранной литературы, я вижу косвенные указания на то, что мысль в этом направлении идет как у наших союзников, так и у наших врагов, и очевидно, в этом направлении идут искания»¹.

Удивительно, но и теперь Вернадский не утерял возможности устанавливать новые, порой дружеские отношения. В Боровом он подружился с академиком-физиком Леонидом Исааковичем Мандельштамом, вел с ним длительные беседы о самых острых научных проблемах. Сблизился с директором Дома ученых Марией Федоровной Андреевой, человеком необыкновенной судьбы, биография которой может составить сюжет множества книг и фильмов. Он знал ее издалека, но в Боровом они часто встречались и разговаривали и оказалось, что на многое они смотрят одинаково, несмотря на то, что она была пламенной большевичкой. Марии Федоровне в ту пору было 73 года, но в ней еще оставалось много от ее прежней артистичной внешности, женской прелести в соединении с большим умом, что заставляло многих больших людей века влюбляться в нее. У них обнаружилось множество общих знакомых в прошлой жизни. 5 февраля 1943 года записывает: «В ней я нашел сейчас верного друга. Не ожидал, что это возможно в моем возрасте»².

Однако это был не последний сюрприз. 1 июля 1943 года Владимир Иванович сделал предложение Анне Дмитриевне. Невероятный этот сюжет все же требует минимума разъяснений. Анна Шаховская была глубоко верующей христианкой. Она принадлежала к той ветви гонимой Русской церкви, которую называют катакомбной, самой глухой и потаенной. По всей видимости, это был очень узкий и тесный круг христиан, за которыми охотились не только чекисты, но и ставшая официальной с 1943 года сергианская Церковь. И в соответствии со своими убеждениями она ему отказала. Она давно и твердо дала обет безбрачия и не собиралась его нарушать. А выходить замуж фиктивно, из престижа, но без осуществления брака для христианина тоже большой грех. Все это она объяснила Владимиру Ивановичу, который рассчитывал, оказывается, не только на духовное единение.

В двух записях он поведал об этом событии. 2 июля 1943 года: «Вчера к вечеру — Аня. Поговорили. Для меня это поворот и свободное — вне обычных рамок — проявление глубокого чувства. Думаю, что все решится, как я хочу — но не знаю, насколько у меня есть мужская сила. Сам не знаю. Одно духовное — недостаточно. Но <мне> больше 80 лет! Неясно. Но 1-го < июля> было со стороны Ани — решительно отрицательно»³. На другой день последовал окончательный разговор, все разъяснивший. Решилось не так, как он хотел.

Дневник 3 июля: «Вчера грустный для меня разговор с Аней. Она в христианстве взяла за основу “монашеский обет” — со всеми последствиями сохранения девственности. <…> Те грубые половые представления — как непорочное зачатие Христа — являются основными данностями христианства. <…>