Вернадский

Но безрезультатность томила, отравляла душу неудовлетворенностью, порождала сомнения в себе. Зато он научился исключительно четко представлять свое местоположение в реке времени.

* * *

Ездит в эти годы в основном в Вернадовку по земским делам, на каникулах экспедирует в горные районы Урала, да на сессии Геологического конгресса. Продолжает изучать минералогию Европы. Время распределяется между преподаванием и московскими общественными делами, которые все множатся и множатся. Он заседает в московских комитетах грамотности, стал преподавать на Коллективных уроках — прообразе женских курсов. С Петрункевичем планируют издавать газету. Но не так-то просто учредить газету в стране, где печать подцензурна.

В дневнике мелькают московские знакомые и московские дела. 28 февраля 1892 года, например, целый поток лиц. Утром был Вячеслав Евгеньевич Якушкин, внук декабриста, рассказывал о своей поездке к месту ссылки деда. Потом переговоры о предполагаемом издании газеты, затем заходили профессора братья Миклашевские, разговоры о провинции, о земских начальниках: в одном уезде один такой ввел порку. (Институт земских начальников введен правительством как противовес демократизации земских собраний и расширению местного самоуправления; он выколачивал подати, вел суды и вообще наводил порядки.) Пришел агроном профессор Стебут, с которым интересно беседовали об общине и артели на селе. С ним отправились в «Русские ведомости» за материалами о голоде. Вечером пришел, как обычно, Митя. «Он весь под впечатлением борьбы (в Комитете грамотности. — Г. А.), страшно возбужден, но ясна живая, чудная личность его»².

В дом на углу Большого Левшинского несколько раз приходил Толстой (живший, как известно, недалеко, в Хамовниках). Через Корнилова он узнал, что Вернадский привез из-за границы полного Герцена, не издававшегося в России, и брал его читать книгу за книгой. Однажды, как это бывает, уже в дверях, когда Толстой попрощался и собрался уходить, а Вернадский его провожал, неожиданно разговорились.

Беседа сама собой вознеслась к бессмертию души. Вернадский допускал бессмертие в личностном виде, то есть с сохранением индивидуальности, которая является основой души. Толстой стоял за бессмертие целостное, в котором личность после смерти растворяется, исчезает и соединяется с Богом. Толстой, для которого это были задушевные мысли, сказал ему, что он явный мистик, вспоминает Вернадский. На что ученый возразил, что рад бы быть мистиком, но ему мешает скептицизм. «Я думаю, что в учении Толстого гораздо более глубокого, чем мне то вначале казалось, — записывает он вскоре. — И это глубокое заключается: 1) Основою жизни — искание истины и 2) Настоящая задача состоит в высказывании этой истины без всяких уступок. Я думаю, что последнее самое важное, и отрицание всякого лицемерия и фарисейства и составляет основную силу учения, т. к. тогда наиболее сильно проявляется личность и личность получает общественную силу. Толстой анархист. Науку — искание истины — ценит, но не Университет etc»³.

В другой раз Толстой зашел вернуть книги, но не застал хозяина. Наталия Егоровна, попросив разрешения у посетителя, вывела маленького гимназиста Георгия и сказала ему: «Вот, Гуля, запомни, у нас был великий писатель Лев Николаевич Толстой».

Вернадский понимал все философские термины не на манер Толстого, а в соответствии со своим естественным образованием. То, что Толстой называл Богом, для Вернадского означало совокупное, складывающееся из людских сознаний трансцендентное начало.