Вернадский

Во главе министерства народного просвещения стоял тогда человек неопределенной национальности, небольшого роста, с круглой, обстриженной, как у школьников, головой, по фамилии Кассо. Он выдвинулся из ничтожных чиновников одной только своей крайней реакционностью и в этом качестве превосходил всех своих предшественников.

В связи с волнением в студенческой среде Совет министров запретил студенческие собрания. Студенты с запрещением не стали считаться, и Кассо призвал на помощь полицию, занявшую помещение университета. Ректор университета Александр Аполлонович Мануйлов, занимавший эту должность по выбору, вместе со своим заместителем и проректором подали в отставку в знак протеста против ввода полиции в университет.

Тогда Кассо отстранил всех трех от преподавания в университете и от занимаемых должностей как лиц, не проявивших «достаточной энергии в подавлении студенческих беспорядков».

В ответ на это последовали заявления о выходе в отставку от крупнейших представителей русской науки в Московском университете. Старейшина ученого совета Климент Аркадьевич Тимирязев сказал:

— У нас нет другого пути: или бросить свою науку, или забыть о своем человеческом достоинстве.

Для Вернадского, как и для Тимирязева, Лебедева, Зелинского, Чаплыгина, расставаться с университетом было смертельно тяжело, но никто из них не колебался ни одной секунды в выборе своего решения.

Всех заявивших протест против действий Кассо профессоров и преподавателей оказалось сто двадцать четыре человека.

Кассо объявил их уволенными.

Вслед за сообщением об увольнении Владимир Иванович получил предписание — освободить занимаемую им в зданиях университета казенную квартиру.

Наталья Егоровна сказала спокойно:

— Что бог ни делает — все к лучшему!

И стала доказывать, что пока она с детьми и Прасковьей Кирилловной, энергичной своей помощницей по дому, будет готовиться и переезжать в Петербург, Владимиру Ивановичу должно отправиться в радиевую экспедицию, как было намечено уже академической радиевой комиссией.

9 мая Владимир Иванович, Самойлов и Ненадкевич были уже в Самарканде, по пути в Тюя-Муюн.

Резкая перемена в образе жизни возвращала его к чистой и желанной свободной науке, и он вспомнил любимую русскую сентенцию: «Нет худа без добра!»

Да и трудно было в этом древнем городе с мечетями, медресе и мавзолеями оставаться наедине со своей судьбой. Всюду толпились люди, слышались крики, двигались караваны, коляски, арбы, щелкали бичи. Можно было подумать, что весь Самарканд, и старый и новый, состоит из одних лавок, чайных, закусочных и караван-сараев. С утра до вечера шла торговля, показывали свои чудеса фокусники, все бегали, все хлопотали и торговали.

Владимир Иванович, как всегда в чужих местах, бродил по лавочкам, покупал резные фигурки верблюдов, глиняные копии мавзолея Тимура, раскрашенные по оригиналу, чеканные браслеты и странные фарфоровые чашки, употребляемые только здесь, — все для подарков. Он никогда не спорил о цене, благодарил, принимая покупку, и непременно снимал шляпу, здороваясь и прощаясь.

Ненадкевич благоговейно сопровождал учителя, но иногда его простое сердце не выдерживало. Они любовались резьбою на колоннах мечети, уже переполненной народом. Владимир Иванович заметил направлявшегося в мечеть муллу, снял шляпу, глубоко ему поклонился. Мулла, не отвечая, прошел дальше.

Константин Автономович оскорбился за учителя.

— Владимир Иванович, смотрите, ведь он вам не ответил ничего!

— Ну и бог с ним! — сказал Владимир Иванович, продолжая любоваться каменной резьбой.

Петербургские гости из Академии наук привлекли внимание самаркандцев. В местной газете напечатали сообщение об их приезде. Но, видимо, Ненадкевич был здесь более популярным человеком, потому что в газетной заметке поименовали академиком, возглавлявшим экспедицию, Ненадкевича, а остальных — его спутниками.

Ненадкевича разбудил хохот в соседнем номере, где ночевали Вернадский и Самойлов. Они читали газету.

Часом позднее в гостиницу явился генерал-губернаторский чиновник особых поручений. Он ринулся было к Ненадкевичу, но тот направил его к Вернадскому. Чиновник в полной гражданской форме, расшаркавшись, объявил, что явился по указанию его превосходительства предложить свои услуги гостям.

— Мы как будто ни в чем не нуждаемся, — сказал Вернадский, вопросительно оглянувшись на своих спутников. — Передайте благодарность его превосходительству.

— Может быть, вы желаете взглянуть на раскопки знаменитой обсерватории Улугбека? — не отставал посланец генерал-губернатора. — Работы идут третий год, и кое-что уже можно посмотреть.

То, что было вскрыто раскопками, еще не давало точного представления о сооружении, но уже свидетельствовало о его грандиозности. По каменной лестнице, уходившей куда-то под землю, посетители спустились вниз и там увидели глубокую узкую галерею, прорубленную в толще скалы.

То были остатки главного инструмента обсерватории, но об устройстве его, о методах наблюдения, применявшихся Улугбеком и его сотрудниками, судить было пока очень трудно.