Вернадский

«Нахождение в биосфере минерала, состоящего из чистого изотопа уранового свинца, является до сих пор загадкой в истории радиоактивных элементов, — говорит по этому поводу в своих воспоминаниях Вернадский. — Трудно себе представить, какой процесс и где идет при этом. Количество уранового свинца в радиоактивном уране ничтожно. Оно во много раз меньше содержания в нем радия, который является исходным атомом для уранового свинца, являющегося конечным продуктом его распада… В кюрите же количество уранового свинца в десяки миллионов раз больше. Как это произошло?»

Настойчивое желание исследователя разгадать загадку поддерживалось поучительным эпизодом прошлого.

Накануне войны инженер Владимир Клементьевич Катульский привез в Петербург с мыса Святой Нос на Байкале минерал, известный под названием «ортит», и передал его в минералогическую лабораторию для анализа на торий.

За дело взялся Ненадкевич. Великолепный мастер химической минералогии на этот раз никак не мог решить, что он выделил, — и торий и не торий.

— Определите атомный вес! — посоветовал Владимир Иванович.

Атомный вес выделенного элемента оказался равным 178 с какими-то десятыми долями. Элемент этот должен был в периодической системе Менделеева находиться между лютецием и танталом, где клетка была пустой. Константин Автономович торжественно объявил Вернадскому:

— Мы открыли новый элемент, Владимир Иванович!

Такого рода открытие могло взволновать каждого.

Правда, Владимир Иванович предупредил:

— Подождите радоваться. Это надо сто раз проверить, прежде чем объявлять… — Но тут же спросил: — Откуда ортит?

— Из Забайкалья.

— Ага, Азия. Значит, назовем его «азий».

Ненадкевич предложил назвать по месту в менделеевской таблице лютанием, как идущим вслед за лютецием.

Так каждый по-своему и называл открытый ими элемент, не спеша с исследованием его свойств и с объявлением о новом торжестве гениального обобщения Менделеева.

События войны и двух революций отодвигали вопрос об азии-лютании все дальше и дальше, вплоть до того досадного дня, когда Хевеиси объявил, что он нашел в цирконовых минералах новый элемент с атомным весом 178,6, который назвал гафнием.

Наученный горьким случаем с азием-лютанием, Вернадский, прекращая работу по исследованию кюрита, подал в Парижскую Академию наук запечатанный конверт с заявлением о своих предположениях.

Позднее, перед отъездом Вернадского из Парижа, Шамье обратилась к нему с неожиданной просьбой:

— Мсье Вернадский, я очень желала бы взять наш пакет из академии…

Несколько смущенный вид француженки и неровный голос вместо обычного звонкого и веселого насторожили Вернадского.

— Но почему вы этого желаете? — спросил он.

— Я не уверена, что тут новый элемент…

— Я тоже не уверен в этом, но может оказаться странный комплекс. Вообще я считаю, что в этом месторождении есть новое, — твердо отвечал Владимир Иванович, — и пакета назад не возьму.

За несколько месяцев совместной работы Шамье убедилась не только в человеческой доброте и мягкости русского ученого, но и в непоколебимой его твердости в вопросах чести и науки.

Срок командировки академия продлила Вернадскому до мая 1925 года, и, имея впереди еще год, Владимир Иванович писал Ферсману:

«Я очень хочу закончить работу своей жизни, и сейчас есть все шансы получить здесь необходимые средства для работы над живым веществом. На год я буду обеспечен. Годы мои идут. Я очень постарел, и в то же время моя научная мысль чрезвычайно окрепла. Я надеюсь дать многое!»

Жить в двух комнатах Сорбонны теперь не было нужды. Вернадские перебрались в предместье Парижа и поселились в небольшом домике с садом, как будто где-нибудь в России.

Средства для работы над живым веществом Вернадский надеялся получить из «Фонда Розенталя». Этот фонд носил имя своего создателя, «короля жемчуга», предпринимателя и поклонника науки. Он предложил группе видных французских ученых, образовавших комитет фонда, получать деньги в виде акций с его предприятий по добыче жемчуга и финансировать отдельные научные работы по их усмотрению. Таким путем фонд получал больше, чем давали бы ему доходные бумаги. Однако фонд и мог существовать, только пока существовали предприятия Розенталя.

Комитет фонда постановил выдать Вернадскому сорок тысяч франков на продолжение его работ по живому веществу. Это была максимальная выдача. Она давала русскому ученому возможность на основе математических вычислений ввести в науку вопрос о биогеохимической энергии на нашей планете, продолжить выяснение геохимического значения живого вещества.

Осенью 1925 года Вернадский обязывался сдать научный отчет и таким образом отчитаться в полученной субсидии.

Отчет фонду становился, по сути дела, сводкой мыслей Вернадского о живом веществе и работой над новой книгой. Этой книгой, равной по значению его «Геохимии», была «Биосфера», вышедшая в 1926 году в России, через год во Франции, а затем переведенная на многие языки.

Те летние, солнечные дни в окрестностях Парижа повторяли вдохновенное лето в Шишаках, на Бутовой горе.