Верная жена

— Это Кэтрин, — поправила она, — Кэтрин Лэнд. Твоя жена. Тебе что-то приснилось.

— Да, конечно, Кэтрин. Я…

— Ты дремал. — Она сунула руку в черную сумку и дала ему опиумный шарик. — Проглоти это. Проглоти и еще отдохни.

Несколько дней Кэтрин и миссис Ларсен ухаживали за ним. Спали попеременно, а то и вовсе обходились без сна. Они вместе купали Ральфа, держали в горячей воде, чтобы прошел озноб, без конца терли живот. Давали ему бренди с добавлением опиума. Труиту постепенно становилось лучше.

Вместе они сидели по ночам и наблюдали, как он ворочается.

— Ларсен отрубил себе руку, потому что… потому что я просила его прекратить, — вдруг заявила служанка.

Она впервые назвала мужа по имени.

— В каком смысле?

— Просто прекратить. Десять лет назад. Оставить меня в покое. А он не смог.

— Вы скучаете по нему.

— Он был у меня единственным. Я скучаю по нему, да.

— Вы его никогда не навещаете.

— И не буду. Я виновата.

Долгую ночь они провели в молчании. Миссис Ларсен сказала о своем муже все, что хотела. Она отвезла мужа в далекую обитель сумасшествия и смерти. Сделала это сама, с присущим ей спокойствием, потому что видела раньше подобные судьбы.

Кэтрин сняла с Труита темные очки. Его глаза, блуждающие, мечущиеся туда-сюда, по-прежнему были ярко-голубыми, под ними залегли глубокие тени. Многочисленные нарывы на его голове начали заживать. Там останутся шрамы. Ральф выглядел на десять лет старше. Казалось, он перешагнул через какую-то границу, и теперь никогда не будет ни моложе, ни здоровее. Кэтрин разбила его зрелость, приблизила к порогу старости. Его сила исчезла, амбиции утихли.

Она сняла бинты с его рук, и теперь руки спокойно лежали у него на коленях. Ральф не был ни жесток, ни добр. Просто ждал, что будет дальше. Озноб уменьшился, сон смягчился, сновидения стали не такими жестокими. По утрам он делился с Кэтрин своими снами, и она терпеливо выслушивала, хотя в них не было никакого смысла и они повторялись из ночи в ночь. Это были воспоминания о событиях, о которых он прежде не говорил. Идеи, которые он не осуществил. Одно слово — сны.

Больше Ральф не расчесывал болячки. Одежда уже не жгла огнем. Он пил бульон и травяные настойки. Кэтрин и миссис Ларсен обрабатывали ему раны. Они замечали в нем перемену. Отвели его наверх, в голубую спальню, и обедали вместе с ним. После долгих лет миссис Ларсен наконец-то согласилась разделить трапезу вместе с хозяином.

Ему захотелось устриц, и они заказали в Чикаго целую бочку. Миссис Ларсен держала моллюсков в холодном подвале, кормила кукурузной мукой и поила морской водой. Каждый вечер Труит съедал дюжину жирных устриц и выпивал бокал бренди. Долгие годы он не употреблял алкоголь и удивлялся тому, что снова начал. Удивлялся, что ему давали такую пищу. Женщины устриц не ели и бренди не употребляли.

Кэтрин не могла сообщить мужу о ребенке. Как если он настолько болен? Она надеялась, что ребенок от Ральфа. Она была уверена, что от него; ей страшно было подумать, что мужу придется воспитывать еще одного чужого малыша. Кажется, когда она вернулась домой, менструации у нее еще были. Кэтрин верила в это. Верила в то, во что желала верить. Ей хотелось думать, что спала она только с Труитом, а дней в Сент-Луисе словно и не было.

Любовью без опасений занимался с ней Ральф. Это не мог быть Антонио, тот не забывал об осторожности. Это должен быть Труит. Он сделал из нее нового человека. Ее судьба потекла в другое русло, когда она покинула Сент-Луис. Сейчас в ней зрела новая жизнь.

Она никогда не была добрым человеком. В прошлом считала людей средством для достижения цели.

Труит был другим, он изменил ее, и Кэтрин не могла вернуться назад. Она промывала его гнойники, массировала ноги, накладывала на лоб лечебную мазь, растирала кору в порошок, а потом вместе с мазью прикладывала к рукам. Она расчесывала ему волосы, и они вылезали клочьями. Кэтрин горевала, ее съедало чувство вины.

Горевала она по самой себе, по своей метущейся, понапрасну истраченной молодости. Она полулежала на плетеном шезлонге в оранжерее. В теплом влажном помещении розы начали выбрасывать листья. Кэтрин плакала по себе, по отцу и матери, по сестре, по каждому моменту своего пути, приведшему ее сюда, в этот дом. Жизнь была хрупкой, а она — достаточно твердой, чтобы держаться. Все, что с ней сейчас происходило, казалось таким уязвимым, точно свежая рана: ее воспоминания, темные верфи Балтимора, выверенное величие площади Риттенхаус, и секс, и кражи, и ложь, и ангел, спустившийся с небес. Ангел не перенес Алису в великие столицы мира, не показал их красоты. Все —  хорошее и плохое — слилось для Кэтрин в один бесконечный шрам, и шрам этот покрыл ее тело. Она и к собственной коже прикладывала лекарства.

У нее болела душа, и болезнь была неизлечима. Приходилось надеяться, что в ней еще теплились невинность и чистота, она могла еще стать лучше. Ее шрамы никогда не исчезнут. Никогда она не будет цельной, как и Труит не будет молодым. Но поверх шрамов нарастет новая кожа, они побелеют, и ребенок не заметит их.