Верная жена

Они знали всю историю его жизни, начиная с младенчества. Многие, большинство, работали на него — на чугунолитейной фабрике, на заготовке и транспортировке леса, в шахте. Кто-то торговал, кто-то подсчитывал доходы от продаж или ренты. Он им недоплачивал, а сам ежечасно становился богаче. Те, кто на него не работал, вообще ничего не делали, если не считать малопроизводительного жалкого труда, поддерживавшего безмозглых и ленивых людей в суровом климате.

Ему было известно, что некоторые из них действительно ленились. Были и те, кто жестоко относился к женам и детям, были жены, изменявшие своим тупым надежным мужьям. Суровые зимы тянулись здесь долго, никто не был уверен, что дождется весны.

Существование некоторых превратилось в кошмар. В ужасные морозы люди медленно умирали от голода. Они отделялись от общества и селились одни, в лесу, в полуразвалившихся хибарах. Их находили голыми,' пускающими слюни, и отправляли в Мендоту, в сумасшедший дом. Там их заворачивали в ледяные простыни и били электрическим током, пока они не приходили в себя и не успокаивались. Такое случалось.

Тем не менее каждый день все больше людей трудилось, все меньше сбегало в лес. Те же, кто оставался — нормальные или сумасшедшие, — рано или поздно нанимались к Ральфу Труиту. Ему тоже было несладко, его мучило ужасное одиночество.

— Снег будет сильный, — говорили ему.

— Уже темно, — говорили ему.

И в самом деле, четыре часа, и уже темно.

— Добрый вечер, мистер Труит. Судя по всему, будет нешуточная метель. Так и в прогнозе написано.

Их мысли были примитивны, эти люди озвучивали их, чтобы убить время и, осмелев, попытаться установить с ним человеческий контакт. Каждое обращение к нему заранее обдумывалось. Они складывали в уме слова так и этак, прежде чем произнести их вслух, а его ответ запоминали и передавали знакомым, когда он уходил.

Возможно, они скажут своим женам: «Видел сегодня мистера Труита». Вряд ли кто осмеливался называть его иначе. «Он был любезен, спрашивал о тебе и о детях. Помнит все их имена».

На слова мужей жены заявят, что Труит скупердяй, мерзавец и наглый сукин сын.

«Ну, ты же знаешь, — станут урезонивать мужья, — у него были неприятности».

Конечно, они знали. Им все было известно.

Они ненавидели его, они нуждались в нем, они же его извиняли.

Он спал один. Лежал в темноте и рисовал себе этих людей, воображал их жизни.

Мужья поворачивались, смотрели на жен, и, точно взрыв, в них вспыхивало желание. Ральф представлял это желание, подогретое лишь муслиновой ночной сорочкой. Одиннадцать детей, у некоторых и тринадцать; девять умерло, четверо живы, или шесть живы, а семь скончались.

Смерти и рождения в голове Ральфа Труита переплетались в безумную ткань, накрывшую город. Яростные половые сношения и их плоды. Голые тела, слившиеся в темноте воедино, и эти же тела днем под тяжестью толстой неудобной одежды. Труиту казалось, что мужья спешат на прогретые простыни и снова хоть на пятнадцать минут становятся молодыми и влюбленными, а их измученные работой жены в эти же несколько минут чувствуют себя юными, красивыми и веселыми девушками с блестящими косами. В темноте Ральф думал только о сексе.

В основном он терпел. Но иногда терпение его оставляло. В такие ночи он задыхался под грузом похотливых картин. Вспоминал удовлетворенное желание, безмолвную физическую щедрость. В темноте это может случиться даже между теми, кому днем смотреть друг на друга тошно.

Ральфа увлекали мысли о том, что в каждом доме свой уклад. В каждой кровати — свой секс. Идя по улицам города, он отмечал на лицах следы милости, полученной в темноте. Ральф убеждал себя, что среди всех он один не нуждается в этом.

Он посещал их свадьбы и похороны. Разбирал их ссоры, сносил их длинные монологи. Нанимал и увольнял их. Не выпускал из вида, когда они, пробираясь во мраке, охотились и находили запретную любовь, чтобы с восходом солнца продолжать жить.

В то утро в зеркале он смотрел на свое лицо. Он не хотел, чтобы кто-то видел такое лицо. Оказывается, в одиночестве его хищный голод не исчез. А окружавшие его люди не были слепыми. Наверное, все эти годы они испытывали такой же ужас, какой сегодня испытал он.

В его кармане лежал конверт с письмом и фотографией некрасивой женщины, с которой он не был знаком. В этом снимке заключалось будущее Ральфа, и остальное не имело значения; даже его стыд, когда в ожидании поезда он стоял среди глазевшей на него толпы, отошел на второй план. Ральф все сердце вложил в выбранный им курс, прежде чем просчитал, что этот курс ему принесет. Под людскими взглядами он не мог отвернуться или отказаться от своего намерения, поскольку, не раздумывая, отдался ему всей душой.

Поезд придет, так или иначе, и все, что случилось до его прибытия, останется позади, за поворотом. Отступать слишком поздно. Его прошлое станет лишь чередой событий, толкнувших его к этому отчаянному шагу, исполненному надежд.

Ему было пятьдесят четыре года, собственное лицо его потрясло, но через несколько минут и это выражение сотрется. Ральф верил, что так и будет.