Верни меня к жизни, волк

Ощутив предательскую влагу, и я изо всех сил сморгнула ее прочь из глаз, не желая показать слабость, а то мама решит, что дело в шляпе, и усилит давление.

Шарлетт устало упала на стул, качая головой в смятении и пряча собственные слезы — знала, как я ненавижу ее жалость. И раскаяние, будто бы она в чем-то виновата, и эту ужасную обреченность, словно она смотрит на меня как на живой труп — на дочь, у которой нет теперь будущего.

Но лучше уж Шарлетт, к которой я хотя бы привыкла, чем «гипотетический Аврон», которого я вовсе не знала, видела лишь несколько раз за всю жизнь. Они с Фелиной приезжали в больницу, в которой я лежала долгие несколько месяцев, и в реабилитационный центр, предлагая помощь, и в дом Шарлетт, но я так и не вспомнила лицо отца, как ни старалась. Он стал чужим человеком.

Отправить меня в Велминтон было все равно что сдать меня в интернат! Отдать на поруки совершенно незнакомым людям, в неизвестный город… лучше уж я останусь в Бепре, который успела изучить вдоль и поперек за последние месяцы моей «новой жизни». Сумрачное, ветреное и холодное место, но уже хотя бы привычное.

— В Велминтоне тебе будет лучше, детка, — настаивала Шарлетт, но я уже заметила в ее лице первые признаки колебаний — порой ей было так страшно за мое психическое здоровье, что она боялась излишне передавить. — Аврон врач, и если ты доверишься его опыту и связям, уверена, рано или поздно он поставит тебя на ноги.

— Этого я и боюсь, — мрачно буркнула я себе под нос, вспоминая бесконечные серые дни, проведенные в разных «крутых» клиниках, где улыбчивые врачи один за другим обещали мне ровно то же самое, а затем беспомощно разводили руками, лишая очередной надежды.

И всякий раз моя печаль лишь усиливалась.

— Не сдавайся, Флоранс, — взмолилась мама, оценив мое невеселое настроение, — прошу тебя.

Отчего же я упрямилась? Так уверенно настаивала на своем?

Я бы не назвала себя отчаявшейся или сдавшейся, как считала мама, просто мне надоело сражаться. Переезд пошел бы на пользу, вероятно. Но только если б все оставили меня в покое.

Велминтон — более теплый город, чем Бепре, в нем больше свободы и развлечений. В доме отца у меня была бы не только своя большая комната, оборудованная всеми современными удобствами, но и отдельная ванная, и подобранная лично мною «помощница», и доступ к услугам такси, чтобы я могла передвигаться по городу.

Но я-то знала, что Шарлетт хочет отправить меня туда не для того, чтобы меня окружили заботой и любовью. А чтоб отец принял на себя эстафету «лечения меня», заставил силой или уговорами поменять решение.

И вновь начнутся эти бесконечные и раздражающие приемы, консультации, томографии и процедуры… которые ни к чему не приведут, но покоя точно лишат. При одной мысли о них меня тошнило.

Было в моем сердце и что-то еще, какая-то таинственная связь с Бепре, которую я не помнила, но исподволь до сих пор чувствовала.

Идея о смене места жительства пугала так сильно, словно Велминтон находился на Луне, и переехав отсюда, я потеряю нечто очень важное, никогда не раскрою загадок прошлого. Я должна была жить здесь. Ничего не могла с собой поделать — меня обуревал дикий страх перед переменами.

Доктор Генье говорил, что эта фобия — еще одно следствие аварии. И постепенно пройдет.

Резко развернув коляску, я покатила в свою комнату, находящуюся теперь на первом этаже ради моего удобства.

Хотя я и не могла вспомнить, что жила раньше наверху, но знала со слов матери об этом. Маленькая и тесная коморка с минимумом вещей, даже шкаф пришлось вынести в гостиную, чтобы поместилась мое инвалидное кресло.

Но я не жаловалась: в каком-то смысле небольшой размер создавал романтику и уют, и я чувствовала себя здесь, как в удобной норке, где легко можно спрятаться от бурь и трагедий внешнего мира.

— Доктор Генье сказал, что память восстановится, только если я буду находиться в знакомом месте, — заявила я твердо, не собираясь повиноваться воле матери, желающей избавиться от надоевшей дочери, которая была трудным подростком и до аварии, а теперь и вовсе превратилась в ворчунью.

Шарлетт пробормотала мне вслед тихо и угрюмо: «Может, было бы лучше не вспоминать…», но я не была уверена в точности расслышанной фразы.

Как можно желать дочери жить в забытьи? Без воспоминаний моя искалеченная жизнь не имела никакого смысла…

Я превратилась в белый лист, на котором кровавыми буквами написано только два слова: «автомобильная авария». Лица без имен, девушка без прошлого — я больше не была Флоранс Пайни, я стала кем-то другим, только-только начинающим жить.

Вот только жизнь эта была совершенно бесперспективной…

Глава 2. Гость на пороге

В основном я читала. Было что-то полезное в потере памяти — я открывала сюжеты старых книг заново. Но все остальное исчезло безвозвратно: родители, друзья, годы жизни, привычное окружение.

Я словно родилась заново, но уже взрослой. И… не такой целой. Как разбитая ваза, которую, как могли, склеили, но она никогда не будет прежней.