Верни мне мои легионы!

— Все будет хорошо, — пообещал он. — Я постараюсь сделать так, чтобы отныне у тебя все было хорошо. Теперь ты моя женщина, Туснельда. Ты моя женщина.

На языке германцев «женщина» и «жена» обозначались одним и тем же словом, и Арминий повторил его дважды, чтобы подчеркнуть новый статус Туснельды. А вот в латыни для двух этих понятий существовали разные слова. Когда Арминий спросил легионера, почему так, тот хихикнул и пояснил:

— Это чтобы различать женщин, с которыми мы спим законно, от тех, с которыми спим просто так. Зачем же еще?

И он ткнул Арминия под ребро — фамильярность, которую германцы не терпят от своих соотечественников.

Германцы очень серьезно относились к верности своих жен, серьезнее, чем ко многим другим вещам, — римляне же над ней смеялись. Арминий не смог скрыть своего потрясения, и его подняли на смех как наивного простака. Позже он научился скрывать свои чувства, но они остались прежними.

Римляне действительно не видели в разврате ничего особенного. Их мужчины были распутниками, их жены — шлюхами. Они отпускали непристойные шуточки о том, что для германцев было чуть ли не самым важным. И, не стесняясь, говорили о том, что уже сделали галлов такими же бесстыдными, что делают такими же паннонцев, а когда превратят в свою провинцию землю между Рейном и Эльбой, придет черед и германцев.

Арминий не сомневался: если Германия покорится Риму, это действительно произойдет. Именно тогда он решил, что будет сражаться с римлянами и любой ценой постарается не допустить, чтобы его соотечественники стали такими, как римляне.

Туснельда взяла его руки в свои, вернув от воспоминаний о Паннонской кампании к этой тихой лунной ночи.

— Я твоя женщина, — сказала она. — Я буду твоей женщиной, и только твоей, всю свою жизнь.

— Вот почему я хочу тебя увезти, — искренне промолвил Арминий.

Пусть Туснельда не думает, будто он делает это лишь для того, чтобы насолить Сегесту и Тадрасу.

Она подняла на него глаза, он посмотрел на нее сверху вниз, наклонился и поцеловал. Девушка обвила руками его шею.

Один из псов — Черныш — издал вопросительный рык. Это не удивило Арминия, хотя и слегка рассердило. Он видел такое и раньше — когда люди делают то, чего собаки не понимают, псам часто кажется, что люди дерутся. Очевидно, Туснельда тоже это знала.

— Все в порядке. В порядке, — сказала она и погладила пса, а потом повернулась к Арминию. — Идем.

Они поспешили прочь по той самой тропе, по которой Арминий пришел сюда. На ходу он пару раз оглянулся на усадьбу Сегеста, но там все было тихо. Собаки не увязались за беглецами, в доме никто не проснулся — кроме, конечно, Туснельды. Все шло гладко.

Туснельда ни разу не оглянулась. Она приняла решение и не собиралась его менять.

Облако закрыло луну, и мир окутала тьма.

— Духи? — испуганно спросила Туснельда.

— Прежде чем они заберут тебя, им придется справиться со мной, — заявил Арминий.

Он никогда не видел — или не был уверен, что видел, — ночного духа. Однако из этого вовсе не следовало, что он не верил в их существование. Некоторые из римлян (не все, но некоторые) смеялись даже над богами и привидениями. Может, это и не делало римлян испорченным народом, но все же кое-что о них говорило.

Раздалось уханье, и Туснельда снова встрепенулась.

— Это всего лишь сова, верно?

Должно быть, так и было. Во всяком случае, духи не ринулись с небес, рычащие демоны не выскочили из-за деревьев, где они обычно таятся во тьме.

— Не бойся, — сказал Арминий и обвил рукой талию девушки.

С легким вздохом Туснельда прижалась к нему. Ее тело было таким горячим, что казалось, она могла озарить путь, как факел.

Но светить она все-таки не могла, и глазам Арминия пришлось привыкать к звездному свету. Мало-помалу темнота перестала казаться беспросветной. На юге сияла блуждающая звезда Вотана, освещавшая путь ярче любой из неподвижных звезд. Римляне, в своей бесконечной самонадеянности, нагло заявляли, что способны рассчитать путь звезд на небе, и гадали о том, что приводит звезды в движение. Это было уже полным бесстыдством: что нужно знать о ходе звезд нормальному человеку, кроме того, что они подчиняются воле богов?

Неяркого света оказалось достаточно, чтобы указать место, которое Арминий заприметил по пути к усадьбе Сегеста.

— Сюда, — тихонько сказал он, сводя Туснельду с тропки на облюбованный им маленький лужок. — Здесь ты по-настоящему станешь моей женщиной.

— Да, — отозвалась она еще тише.

Обратного пути отсюда быть уже не могло: лишившись девственности, она могла стать либо женой, либо шлюхой. Третьего не дано. Это для римлян вожделение женщин могло служить предметом для шуток, но народ Арминия видел все по-другому.

Арминий расстегнул брошь, скреплявшую теплый шерстяной плащ, и расстелил его на траве, потом расстегнул плащ Туснельды и расстелил поверх своего.

— Самая лучшая постель, какую я могу для тебя устроить, — проговорил Арминий. — И трава мягкая.

— Все подойдет, раз ты здесь, со мной, — ответила она.