Верни мои крылья!

Кирилл так и не признался Липатовой. Однако после того, как на один из спектаклей Кирилл выкупил целый ряд и привез ребят из своего родного детдома, она стала подозревать. Ника замечала временами, с каким испугом и мучением худрук смотрит на своего лучшего актера, как вглядывается, вслушивается, ищет доказательства, намеки, подтверждения… Спросить у Кирилла напрямую Лариса Юрьевна так и не решилась. И когда Кирилл объявил, что покидает труппу, даже не попыталась уговорить его остаться. И все-таки, ловя эти беспокойные взгляды, Ника была уверена: Липатова никогда больше не сможет отделаться от жгущего ее изнутри вопроса: он или не он? Сколько бы спектаклей ни было сыграно после ухода Кирилла из ее театра, Липатова всегда будет сожалеть, что его нет рядом, видеть в других актерах его жесты, слышать его текст из других уст – и снова холодеть: он это был или все-таки не он? Сын или нет… Потому что она не осмелилась спросить. Ника не представляла, что может быть хуже такого вот неведения, таких сомнений, но Ларису Юрьевну ей было не жалко.

Старший сын Рокотской почти насильно положил мать на обследование в кардиологический центр. Правда, Лизавета Александровна сбежала оттуда через два дня и как ни в чем не бывало продолжила играть на сцене. Про их с Никой маленькую мистификацию для Корсаковой она никому не проболталась, хотя неуемные восторги молодой актрисы ей чуточку докучали.

Леля и Даня тихо расписались вскоре после премьеры, не предупредив об этом никого. Поговаривали, что даже для Даниной мамы женитьба сына оказалась сюрпризом, и не сказать, что особенно приятным.

Дашка все-таки отказалась брать зарплату в конверте, о чем и сообщила Светлане, не слишком выбирая выражения, как и обычно. Дошло до довольно серьезной ссоры, но уже на следующий день они появились на пороге вместе. Впрочем, обе продолжили верить, что теперь, когда дела театра пошли в гору, скоро все же возникнет вакансия гардеробщицы. Ника не стала пока обнадеживать их, что, возможно, и должность кассира вскоре освободится. Она еще ничего не решила, хотя Кирилл и советовал ей вернуться к тому занятию, для которого она была рождена, – танцевать.

Паша Кифаренко обнаружил, что его Мила втайне от него завела роман с одним из поклонников. Когда Ника прознала об этом, она долго веселилась: вряд ли здесь обойдется одним слабительным, Паше пора пускать в ход тяжелую артиллерию…

У служебного выхода Бориса Стародумова теперь поджидали поклонницы, их после успеха «Троянской войны» стало намного больше. Иногда Нике казалось, что там маячит и Катенька. Но сейчас Стародумову было из кого выбирать.

А у Риммы Корсаковой близились съемочные дни, так что Липатовой пришлось-таки постепенно вводить на роль Елены Троянской молоденькую Танечку, недавнюю выпускницу театрального.

– Теперь-то ты можешь мне сказать, что собирался сделать во время премьеры? – не сдавалась Ника. – Как собирался довести Римму до ручки?

– А ты кровожадная, – Кирилл поиграл бровями.

– Да, когда это никому ничем не угрожает. Скажем, я просто люблю детективы и мне не нравится, если я чего-то не знаю!

– Ладно, так уж и быть. Хотя теперь мне стыдно. Это был какой-то морок, бред.

– Не меняй тему! – предостерегла его Ника и смешно наморщила носик. Теперь она могла позволить себе быть и легкомысленной, и счастливой. И даже любимой.

– Помнишь момент, где в первом акте Елена Троянская достает из кармана леденец и начинает его облизывать? Я хотел положить ей в карман пионерский значок. Он хорошо себя показал на генеральной, там, рядом со съеденным платьем. Римма должна была вытащить его, рассмотреть, осознать… А в этот момент моя соседка Нина в костюме пионерки появилась бы в боковой нише за кулисой напротив. В той мизансцене Римме как раз было бы отлично видно эту нишу и пионерку.

– Ее бы точно хватил кондратий, прямо на сцене, перед зрителями… – вздохнула Ника.

– Какое все-таки счастье, что с ней все в порядке и твой актерский этюд оказался лишь этюдом, – пробормотал Кирилл в который раз. Его бархатистый голос ласкал ее слух, и по спине снова бежали сладкие мурашки. – Ты самая удивительная девушка на земле. Ты спасла меня. Твоя вера победила. И не удивлюсь, если на самом деле ты и есть Победа, греческая Ника, та самая, с Олимпа, а тут просто… подрабатываешь.

И он склонился к Нике и принялся целовать. А она отвечала, самозабвенно, пока губы не стало саднить от его отросшей щетины. В эту минуту Ника никого и ничего не боялась. Она действительно чувствовала себя победительницей. Свободной. Крылья за ее спиной шевелились, наливались неведомой силой, обрастали белыми упругими перьями и трепетным пухом поверх розоватой кожицы. По первому желанию они были готовы распахнуться, поймать восходящий поток и вознести их двоих в пламенеющее небо, навстречу новому дню.

Москва