Вернись в Сорренто?..

Но была дополнительно эдакая мини-причина, ставшая заметной лишь в перспективе времени. Ведь мы, женщины, крайне редко решаемся на что-нибудь исключительно ради самого дела. Чаще же всего за внешним фасадом наших поступков кроется мужчина. Из любви к нему мы совершаем чудеса ловкости, дипломатии, отваги (!) и самоотверженности. Учимся управлять реактивным самолетом, ежели он желает резвиться в поднебесье и вблизи разглядывать облака; ради него с успехом притворяемся глупейшим существом в мире – домашней гусыней, несмотря на то что сами увлечены кибернетикой.

У меня такого стимула не было (может, отсюда и победа здравого разума?), хотя и я способна на «возвышенные порывы души»… Некогда я записалась в университетский клуб спелеологов. Посещала собрания, с огромным интересом слушала доклады и даже приняла участие в подземной экскурсии (хотя, вытирая, например, пол под кроватью, чувствую себя точно в могиле, задыхаюсь).

А все оттого, что руководителем секции спелеологов был Петр. Однажды теплым майским днем, во время экскурсии, я испытала минуты блаженства.

Чтобы позволить новичкам спуститься вниз, в пещеру, следовало первоначально потренировать их на поверхности, научить влезать на скалы и съезжать оттуда – на собственном, природой для того созданном приспособлении (правда, обвязавшись канатом, который весьма больно врезался в это самое «приспособление»!).

Ах, как же ловко у нас все получалось!

Стояла чудесная солнечная погода, с чего бы тут задумываться о синяках, царапинах, разорванных брюках… Все были довольны, веселы; шутки и остроты перелетали по кругу, как отбитые в подаче шарики пинг-понга.

Наступил вечер. Теперь мы должны были испытать свои знания на практике, спуститься в довольно глубокую пещеру. Разожгли костер, дабы те, кто поднимутся наверх, сразу могли отогреться и обсохнуть. Я не пошла с первой группой, а, заглянув в темный, сырой, низкий лаз, решила, насколько удастся, оттягивать неприятный момент. В душе я надеялась – а, собственно, почему? – что мне не придется ползти по грязи и, подобно червю, исчезнуть в этой страшной черной дыре. К тому же здесь, наверху, было очень славно. Весело потрескивал огонь, заливая всех оранжевым теплом, а Петрусь, который выполнил свою трудную задачу – он подстраховывал самых смелых – и теперь подошел к нам отдохнуть, растянулся возле костра, положив свою рыжую голову мне на колени. Не сделай этого Петрусь, я бы наверняка что-нибудь придумала в оправдание своего дезертирства. Но раз уж меня отличили… Вскоре я ползла, извиваясь, как гусеница, в глубь грота. Маленькое пятнышко неба исчезло из виду. Единственным утешением был факт, что там, наверху, Петрусь держит веревку, которой я была обвязана.

Уползла я в полной уверенности, что назад мне никогда, никогда не вернуться. Но еще горше было сознавать, что Петрусь все равно ни о чем не догадывается.

Близились каникулы. Большинство студентов на летние месяцы подыскивали себе какую-нибудь работу, чтобы «подштопать» дыры в своем бюджете. Мои товарищи решили поехать в сельскую местность, на «градобитие», как назывались работы по выяснению ущерба, нанесенного стихийными бедствиями.

Я бы тоже, вероятно, отправилась на «градобитие» (хотя меня и отталкивало всякое занятие, связанное с математическими действиями), если бы не Янечка.

Да, именно Янечка, моя сокурсница, жившая в соседнем доме, с самого начала нашего знакомства (то есть с седьмого класса) считала, что мое истинное призвание – петь. Не отрицаю, пела я всегда охотно, когда бы и кто бы того ни пожелал: и на школьных, а позднее и на студенческих торжествах, и дома для гостей. Впервые я исполнила песенку, будучи еще малолеткой, на детском новогоднем празднике, под огромной елкой. Моя мама тогда была учительницей начальной школы, и в ее обязанности входила между прочим организация детских праздников, спектаклей и т. д. Но никогда не думала я, что пение станет моей профессией. Я пела исключительно для собственного удовольствия, мне даже в голову не приходило, что к пению можно относиться как-то иначе.

Тем временем Янечка, отнюдь не принадлежавшая к числу смелых, так называемых пробивных людей, отправилась однажды, без моего ведома, в дирекцию Вроцлавской эстрады и попросила, чтобы меня прослушали. Получив обещание, она в назначенный день привела меня туда силой (силой убеждения, разумеется, поскольку была гораздо ниже меня), и я предстала пред художественным руководством.

Меня включили в новую, только еще формировавшуюся программу. Мне была гарантирована астрономическая, по моим тогдашним понятиям, сумма: четыре тысячи злотых в месяц. Кажется, по сто злотых за каждое выступление.

Конечно же, я была очень признательна Янечке, хотя недовольно бурчала всю дорогу. Согласилась, естественно, без раздумий, ибо и «градобитие» со сложными вычислениями отпало, и, что самое важное, мне предстояло исполнить со сцены девять красивых мелодических песенок. Да вдобавок мне за них еще и платили!