Верное сердце

Как нужно Грише такое товарищество, такая беззаветная, верная дружба!

Он читал до вечера. И когда кончил, перевернул последнюю страницу, — заплакал.

Он был один в комнате и не стыдился своих слез.

Не ходить ему по земле с кривой саблей на боку, в широких — с Черное море — шароварах, не летать птицей на лихом коне, не врубаться смело в ряды врагов.

Вот она, его участь: постылая комната с оборванными, в цветочках обоями. И цветочки-то выдуманные, противные, как розовые прыщи. А завтра — класс с мутными, замазанными мелом окнами, с лиловой кляксой на стене…

Вырастет он… пусть даже станет инженером или кем там? Землемером? Будет ходить по скучному городу в штанах на штрипках, как у Виктора Аполлоновича, мимо вывесок с синими баранками.

Какая бедная жизнь ждала его — и это после того, как он узнал про Запорожскую Сечь! А ее уже нету, Сечи. Ее не вернешь… Не вернешь, это Довгелло верно сказал.

Через несколько дней Гриша случайно услышал, что Петр Дерябин — сын донского казака. Об этом говорили (почему-то вполголоса) два первоклассника. Впрочем, понятно, почему они говорили об этом вполголоса: это было как бы данью уважения Петру Дерябину — донского казака в Прибалтике не на каждом шагу встретишь.

Но почему сам Петр ни разу об этом не обмолвился? Почему не похвастался своей казацкой кровью?

Нет, первоклассники просто выдумали. За ними это водится. У них один второгодник, по фамилии Сементковский-Курилло, рассказывал всем, что он граф. А оказалось, что никакой он не граф.

Да что тут гадать понапрасну? Гриша пошел искать самого Дерябина; искать долго не пришлось — тот оказался неподалеку, на лестничной площадке. Он нетерпеливо глядел на Гришу, взволнованный, веселый, румяный, — должно быть, хотел что-то сказать, но Шумов поспешно заговорил первый:

— Правда, что твой батька — казак? С Дону?

Петр Дерябин посмотрел на Гришу быстрым взглядом и неожиданно помрачнел, насупился.

Гриша догадался: наврали таки первоклассники!

— Неправда, значит, — проговорил Гриша с обидой, будто Дерябин виноват был в чужой выдумке.

— Правда! — Тон у Петра сразу стал сердитым. — Правда! А тебе что за дело до моего батьки?

— Ты с чего взвился-то? Мы тут бежать на Дон решили, — сказал Гриша, вспомнив Довгелло, — я… и еще один. Я и подумал: может, и ты с нами?

— Нет, я не побегу, — хмуро ответил Петр.

— Тебе и тут хорошо — так, что ли? — с насмешкой спросил Гриша.

— Нет, мне тут плохо. Я арифметики не люблю — смерть. Наверно, я на второй год сяду.

— Тогда бежим… Вместе!

— А почему на Дон? Туда пока доберешься, ноги сотрешь.

— Зато там люди особенные.

— Чем же это они особенные? Есть хорошие, а есть — хуже не бывает! Я-то лучше знаю. Ну ладно, бросим это. Вот что, мне надо с тобой потолковать. Пойдем сегодня из училища вместе. Не беда, что нам с тобой в разные стороны, — я тебя провожу.

— Нет, я тебя, — великодушным тоном сказал Гриша.

— Ладно, — так же примиренно закончил разговор Дерябин.

Значит, все-таки он казак!

Гриша с нетерпением ждал конца уроков, а дождавшись, так летел по лестнице в раздевалку, что Стрелецкий остановил его и сказал строго:

— Забыл, где находишься? Ты многое способен забыть, мой милый, я это заметил!

Гриша хотел было идти дальше — внизу у вешалки стоял уже одетый в пальто Дерябин, — но Виктор Аполлонович снова удержал его:

— А про кондуит ты забыл? Есть, есть такая уздечка на вашего брата: кто только начнет забываться, того мы — в кондуит.

— За что это он тебя? — спросил Петр, когда надзиратель был уже далеко.

— За то, говорит, что я забываюсь. Многое, мол, забыл. А я и забыл-то всего про шесть копеек, которые задолжал ему. Да и не забыл, а просто не было их у меня.

— А сейчас есть?

— И сейчас нету.

Мальчики вышли на чугунные ступени. Погода была мало подходящей для прогулок: искоса сек по лицу мелкий, упрямый дождик, у крыльца скопилась большая лужа. Старательно обойдя ее, Дерябин спросил:

— Давно ты задолжал «голубчику»?

— Давно.

Петр даже присвистнул:

— Фи-ю! Попался ты теперь, значит.

— Почему это — попался?

— А потому. Не знаешь ты еще нашего «голубчика». А я знаю. Он тебя теперь записал к себе в тетрадку. Синенькая такая.

— Зачем?

— Да разве он тебе не говорил? Завтра, мол, вместо шести копеек с тебя уже будет следовать семь, а через неделю десять, дальше — больше… Вот он и записывает, чтоб не забыть. Может, за тобой уже копеек сорок числится.

Гриша обеспокоился:

— А может, больше рубля?

— Нет. Как только нарастет рубль, «голубчик» тебя настигнет.

— То есть как настигнет?

— Очень просто. Про кондуит он уже тебе говорил?

— Говорил.

— Ну вот: «за неоднократное нарушение установленных правил…» и так далее. Дело известное. Рано или поздно сдашься, заплатишь.

— А если нет денег?

— А ему какое до этого дело?

— Возьму и не буду нарушать правил. Ни одного! Что ж он тогда сделает?

— Все равно настигнет. Видал, как я на большой перемене съехал по перилам в самую раздевалку? Эх, и ловко получилось! Видал? Ну, вот и Стрелецкий видал. И только пальцем погрозил. А захотел бы, мог бы «за неоднократное…»

— А если не буду я ездить на перилах?