Верное слово

– Профессор Решетников, – буднично произнесла Маша, всё ещё отчасти погружённая в свои мысли. – А может, академик уже. Не может он быть просто профессором с таким послужным списком.

– Тот самый? Александр Евгеньевич? Который учебники по оборонной магии написал? Я думала, он выше. Не может это быть тот Решетников. На портрете совсем другой, – донеслось со всех сторон.

– На портретах в институте и вы на себя не похожи, – отозвалась Маша. – Я вас по тем портретам ни за что бы не узнала. Надо было, чтобы «тот самый Решетников» выглядел и великим, и советским, – вот и нарисовали. Меня с ним Отец познакомил, когда я диплом начинала писать.

– Отец у него диссертацию писал, – подтвердила Сима. – Это Александр Евгеньевич нашу формулу вывел. Ту самую.

Заканчивать фразу не пришлось. Во всех взглядах сверкнуло багровым страшным пламенем воспоминание о «той самой» формуле, отразилась чёрная вода кармановского болота, антрацит ночного неба, разорванного вспышками и лучами прожекторов. Страх, незабытая боль, непрощенная обида.

«Серафимы» ещё постояли над могилой, глядя на груду венков с алыми лентами «от коллег», «от друзей», «от учеников». Сима так и не решилась выбрать надпись на венок, поэтому один был совсем без ленты – с жёлтыми ирисами. Такие ирисы они с Машей года три назад посадили на могиле Сашки.

Помолчали.

– Ну что, к тебе теперь? – спросил кто-то из подруг.

– Ко мне? – Староста впервые в жизни растерялась, не зная, что ответить. Последние два года у неё не было своего дома. Был дом Виктора, его работа, его жизнь. И теперь, когда она закончилась, Серафима не успела ещё задуматься о том, как быть дальше.

– Нет, давайте в наше кафе. В «Мороженое», – предложила Оля Рощина. И только теперь подруги с удивлением обратили внимание на то, что Ольга приехала одна. Оли, Рощина и Колобова, всегда были вдвоём, неразлучны и неразделимы. Какое-то время, пока обживались с легендами, пришлось пожить по разным городам, но не могли Оли долго быть порознь. Отчего теперь Рощина приехала на похороны Учителя одна, спросить никто не решился, а вот мысль о маленьком кафе, куда они в счастливые предвоенные годы заходили после занятий, оказалась неожиданно приятной для всех. Словно добрые воспоминания только и ждали удобного случая воскреснуть и напомнить о себе.

Тогда, на болоте и сразу после, «серафимы» чувствовали друг друга, как самих себя. И потом, кочуя по Союзу, пока Рыжая не отыскала почти невозможное решение, всегда знали, где кто и что с каждой. А потом, когда ужас перевоплощения остался позади, связь начала слабеть, а после и вовсе исчезла. И оказалось, что это больно – вдруг оказаться одной, без этой тянущей, словно кровавая пуповина, связи. Очень больно. Конечно, потом они привыкли. Всё-таки хорошего было несравнимо больше.

Под г. Кармановом. Октябрь 1959 г

На краю леса уже слышались голоса. Кармановцы искали своих. Голоса были все мужские – низкое эхо окриков разносилось далеко в утреннем холодном воздухе, замирая над изумрудными холмиками болота. Времени оставалось слишком мало.

Маг подхватил мертвеца под мышки и поволок дальше от проклятого холма, вглубь, куда не доставали длинные медовые лучи осеннего солнца. Чахлые берёзы над болотом облетели первыми. Их листья, мелкие и блеклые, давно гнили среди болотного мха. Голые ветви цеплялись за одежду, но маг будто не чувствовал этого.

Он протащил тело через тощий березняк и, хлюпая сапогами в бурой жиже, выволок на открытое место. Казалось, его целью было большое окно топи – неровная прореха в ярко-зелёном бархате мха. Мертвец поместился бы туда легко, и через час-полтора вязкое нутро торфяника приняло бы бренные останки, скрыв от живых след преступления.

Но времени не было. Всё ближе перекликались за лесом кармановцы – бродили кругами, пока не решаясь забираться в проклятое болото.

Тяжело дыша, маг перевалил мертвеца на спину, развёл в стороны его уже костенеющие руки. Дрожащими пальцами вынул из-за пазухи склянку со свечой и мешочек, из которого кругом рассыпал вокруг трупа красноватый порошок. Огонёк, почти невидимый в сиянии утра, вспыхнул сразу, едва маг провёл рукой над свечкой. Откликаясь на этот зов, порошок, едва приметный в рыхлом моховом ковре, засветился.

Жест. Слово. Символ. Аттрактор. Давным-давно, ещё на студенческой скамье, доведённое до автоматизма. Теперь руки складываются сами, сами беззвучно шевелятся губы, произнося заклятие, воскрешая давнее и страшное. Те дни ада, куда теперь приходится возвращаться вновь и вновь, к сидящей глубоко в кости тайне, до которой нельзя допустить никого. Потому и не должны отыскать тело пришедшие на болото кармановцы.

Снова жест. Снова символ и привычная, но почти забытая за долгие годы мирного полусна вязь слов. Рывком вскипающая в крови сила: струящаяся во всём живом, сгущённая предками в звук, сплетённая теоретиками в слова заклятья и обкатанная на губах тысяч магов, стихийных колдунов древности и выпускников закрытых институтов.