Верноподданный разбойник Антут

Низенький паж вскочил, глотая ртом воздух, потом залился краской. Я смотрел на него, мысленно умоляя быть мужиком и размазать барона, как это сделал я. Паж не подвёл, голос его зазвучал ровно:

– Там было много старинных слов, но, как я понял, это о том, как хитрый торговец обсчитал одного господина.

Я сел, схватил кубок, чуть приподняв его за здоровье паренька, и припал к краю.

– Нет, нет, – вдруг вздохнула баронесса, – не совсем так, Гартен. Это комедия об одном проходимце, который одурманил приличного человека, присвоил бумаги и вещи и стал выдавать себя за него.

Я так резко вдохнул, что даже забыл оторваться от кубка, вино залилось мне в горло и принялось душить. Я дёрнулся и встретил лбом тарелку.

– А забавно! Мне нравится, – меж тем звучал голос барона. – Гартен, запиши эту комедию. Хочу, чтобы она у меня была.

– Обязательно запишет, – усмехнулась баронесса.

Слуга уже был возле меня и хлопал по спине. С трудом вдохнув, я встал и попятился к двери…

– Куда это ты собрался? – нахмурился барон.

Я не знал чего ожидать, шутка, правда и ложь кружили по залу в диком танце. И каждая обещала то озолотить, то казнить. Я не трус, я замер и стал ждать.

– Я спрашиваю, куда это ты собрался?

– Мне нехорошо, – коротко выдал я.

– Вернись и сядь! – рявкнул барон.

– Ах, милорд, – баронесса бережно обхватила запястье мужа. – Наместник всего лишь смущён неприятностью, постигшей его во время питья. Прошу вас, Прата, – она повернулась ко мне, – не стоит переживать, здесь такое случалось с каждым. Даже с бароном, – неподвижная маска на мгновение сменилась улыбкой. – Помните, Ваша Милость?

– О миледи, ну зачем? – барон тяжко вздохнул и подпёр лоб рукой. – Зачем вы вновь об этом вспоминаете? Ведь вы знаете, чем всё закончилось.

– Ну что вы, Ваша Милость, – ладони баронессы двинулись от его запястья к локтю. – Вы же были ещё так молоды! К тому же, всем известно, что тому виной забавы Его Высочества, ныне… – вздох, – Его Величества.

В тот вечер я стал ещё большим отчизником.

– Ну прошу вас, миледи! – барон отнял ладонь от лица и стукнул ею о стол. Скорее просто уронил руку, не громыхнула ни одна тарелка. Но баронесса задохнулась:

– Я не права. Я так неосмотрительна! – она резко поднялась, прикрыла глаза ладонью и поспешила прочь. Я уступил дорогу, дверь за моей спиной хлопнула.

Тут же, как по команде, поднялись пажи и построились перед бароном.

– Вон! – махнул им барон, и они вышли вслед за баронессой. – Вон! – повторил он, и слуги тоже оставили нас.

Лицо его напоминало лицо ребенка, что прятал обиду. Нижняя губа непослушно выезжала вперёд, глаза покраснели. Я обошёл стол, прихватив кувшин, и наполнил его кубок. Он не шелохнулся.

Внутренний голос подсказал, что делать. Я метнулся к своему месту и налил вина и себе:

– Ваше здоровье, Ваша Милость!

Тогда, подняв свой кубок, барон так быстро осушил его, что я после даже подался вперёд проверить.

– Ты садись, баркиец, садись, – бормотал он. – Ты молодец, что не вышел. Вся рубаха в вине, все бриджи в салате, но ты не вышел!

Мне показалось или он всхлипнул? Я оглядел себя – да я, оказывается, засвинячился по уши!

– А я тогда вышел! – прокричал барон.

Я снова наполнил его кубок.

– А мой брат… Он же сморчок был! Ну какой из него паж?

Я кивал, пока его голова с кубком не запрокинулась.

– Есть такое правило, Прата, – он неоднозначно покосился в сторону кувшинов, и я понял, что делать. – Есть такое правило: если кому-то верой и правдой служить собрался – не выходи. Плачь, плюй, пачкайся, но не выходи и не просись выйти, пока тебя самого не попросят. Никого не заботит, что тебе плохо. Оставайся и до последнего заботься, чтобы твоему господину было хорошо, – он посмотрел на меня пьяными глазами и шепнул: – Не выходи!

На этот раз он лишь пригубил, а после закричал так неожиданно, что я вздрогнул:

– Ты короля любишь?

– Да! – вырвалось у меня. Повисла тишина.

Барон догонял мой ответ секунд двадцать, потом махнул рукой:

– Да не, не вашего короля! Хотя, согласен, вопрос странный. Не собираюсь я трогать твои политические взгляды. Но и ты к нашим не лезь, ясно?

– Ясно.

Когда в следующий раз его рожа рассталась с кубком он выдал:

– Значит, слушай. Это шмотьё никуда не годится – у нас на похороны так одеваются, – в его глазах полыхнул азарт дуэлянта.

– Да? А мне говорили, это уникальный дизайн, – выдал я и опешил сам.

Барон поставил кубок, с хрустом заломил пальцы и опустил глаза:

– Я… не знал. Вполне возможно. Прошу принять это как развёрнутую метафору.

"Как развёрнутую метафору…". Надо запомнить.

– Но всё ж оденься как человек, ты тут второй день уже! – выдал он, допив-таки свой третий кубок. – И это… баркийский, конечно, язык великий, но лучше без акцента говорить по-серенидски учись. Баллады он читает! Ты попробуй "гэ", "рэ" скажи.

– Гэрэ.

– Вот, можешь же! И вообще ещё раз это "гара" услышу – велю казнить. Ясно?

«Ну а что не ясно! Чужестранец тем лучше, чем больше похож на серенидца. Так и знал».