Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

Его фатализм, вера в Промысл Божий подкреплялась и не меньшей уверенностью в храбрости и стойкости своих солдат, в доблести и воинских талантах офицеров, а в конечном счете, в глубине души он знал, что все на земле совершается по воле Божьей, и как Господу будет угодно, так и сотворится, и уж лучше не искушать судьбу суетным велемудрием, а смиренно ждать небесного жребия, тем более что Господь его почти никогда не оставлял своею милостью.

И потому Кутузов только отвечал на то, что Наполеон предпринимал, отвечал ударом на удар, но на тех направлениях, где эти удары наносились, а сам ничего неожиданного для противника не предпринимал, полагая, что и того будет довольно, если не поддастся он супостату, отобьется от его наскоков и останется стоять там, где стоял с утра.

Так он и действовал весь день и, казалось ему, ни в чем Буонопартию не уступил, не пуская, отбивая его на всех пунктах.

А между тем к концу дня ввел он в бой все свои резервы, включая и гвардию, и как продолжал бы сражение завтра, пока не думал.

Да и Наполеон хотя и метался, но все же, кроме штурма Багратионовых флешей, батареи Раевского и всех связанных с передвижением войск, во время всего Бородинского сражения не было предпринято никаких иных серьезных тактических маневров, разве что фланговый обходный кавалерийский рейд.

Сначала такую попытку предпринял Понятовский, пытаясь со своим польским кавалерийским корпусом обойти войска Багратиона с юга. Затем — на противоположном, северном, конце поля битвы — в пику ему такой же маневр предприняли русские кавалеристы и казаки генералов Уварова и Платова.

В нашей исторической литературе этот рейд считают вершиной полководческого искусства Кутузова и его соратников. На самом же деле такая оценка грешит явным преувеличением. 4500 русских конников были вскоре же остановлены французскими кавалеристами из дивизии генерала Орнано и повернуты вспять, возвратившись ни с чем.

Характерно, что Кутузов после окончания Бородинского боя представил к наградам всех генералов, участвовавших в сражении, кроме Уварова и Платова, оценив таким красноречивым образом их вклад в общее дело под Бородином.

Незадолго до конца боя, как мы уже знаем, Барклай поехал к Кутузову на тот же пункт, где Кутузов находился с самого утра.

На холме, возле Горок, Барклай сошел с лошади впервые за весь этот день. Изнемогая от голода, он выпил рюмку рома, съел кусок хлеба, заметив немалое число тарелок и бокалов с остатками более изысканных яств и напитков.

Туман, окутавший поле битвы, и наступившие сумерки прекратили сражение. Настала полнейшая тишина. Обе армии стояли одна против другой обескровленные, измотанные, поредевшие, но все равно готовые к дальнейшей борьбе.

Французы отошли с занятых ими высот, русские остались там, где стояли в конце сражения.

«Великая армия разбилась о несокрушимую армию России, и потому Наполеон вправе был сказать: «Битва на Москве-реке была одной из тех битв, где проявлены наибольшие достоинства и достигнуты наименьшие результаты».

А Кутузов оценил Бородинское сражение по-иному: «Сей день пребудет вечным памятником мужества и отличной храбрости российских воинов, где вся пехота, кавалерия и артиллерия дрались отчаянно. Желание всякого было умереть на месте и не уступить неприятелю».

«Двунадесяти языкам» наполеоновского войска, собранного со всей Европы, противостояло еще большее число российских «языцей», собравшихся со всей империи.

На Бородинском поле плечом к плечу стояли солдаты, офицеры и генералы российской армии, сплотившей в своих рядах русских и украинцев, белоруссов и грузин, татар и немцев, объединенных сознанием общего долга и любовью К своему Отечеству.

И потому поровну крови и доблести, мужества и самоотверженности положили на весы победы офицеры и генералы: русский Денис Давыдов, грузин Петр Багратион, немец Александр Фигнер, татарин Николай Кудашев и турок Александр Кутайсов — России верные сыны.

И все же, сколь ни ярки были вспышки этой искрометной офицерской доблести, они чем-то напоминали торжественные огни праздничного фейерверка, в то время как лавинная, всесокрушающая солдатская доблесть была подобна могучему лесному пожару, который, ревя и неистовствуя, неудержимо двигался высокой жаркой стеной, круша и испепеляя все, что стояло на его пути.

История сохранила нам имена героев Бородина — солдат и унтер-офицеров, кавалеров военного ордена Георгия — Ефрема Митю хина, Яна Маца, Сидора Шило, Петра Милешко, Тараса Харченко, Игната Филонова и многих иных.

А это и был российский народ — многоликий, многоязыкий, разный, соединенный в едином государстве общей судьбой, столь же единой, как и государство. Это и был подлинный патриотизм самой высокой пробы и величайшей чистоты. Народ-патриот выступил на поле Бородина подлинным творцом истории и убедительно доказал и себе самому, и всему миру, что нет на земле большей силы, чем народные массы, сплоченные народными вождями в борьбе за величественную, понятную и близкую их сердцу цель.