Верность и терпение

После этого город совершенно присмирел и даже будто оцепенел.

А когда через два дня после того вошла в город гатчинская гвардия, Петербург и вовсе обмер.

Гатчинцы шествовали прусским церемониальным шагом под визг флейты и дробь барабанов. Их мундиры, их поступь, их знамена, их усатые физиономии и густо напудренные парики с туго заплетенными косицами — все напоминало петербуржцам иноземный оккупационный корпус, вошедший в поверженный, сдавшийся на милость победителей город.

Павел тотчас же рассредоточил своих усачей по гвардейским полкам, сделав их экзерцициймейстерами — сиречь профессорами мундирологии, амунициеграфии, шагистики, фрунта и церемонийместерами караулов, разводов и вахт-парадов.

Гвардия, любимая екатерининская гвардия, собрание забубенных рубак, щеголей-аристократов, отчаянных дуэлянтов и отпетых сорвиголов, встретила гатчинцев в штыки.

Гатчинцы ответили им тем же. Началась короткая, но жестокая борьба. Короткая потому, что за гатчинцами стоял Павел и его правая рука Аракчеев — комендант Петербурга и командир Преображенского полка. Дело дошло до того, что на смотре Екатеринославского гренадерского полка Аракчеев назвал Георгиевское знамя полка екатерининской юбкой.

Муштра перешагнула через пороги казарм и вышла на улицы городов. Любой из партикулярных граждан — будь то мужчина, женщина или даже ребенок, увидев карету императора, обязан был становиться во фрунт, а затем, сняв шляпу, кланяться. И все едущие в каретах или возках, несмотря на спешность и неотложность поездки, должны были тотчас же спешиваться и кланяться.

Что же касается перемен в армии, то здесь лихорадка преобразований достигла апогея. Павел решил, что полки преимущественно должны вернуться в места своего изначального формирования и, к примеру, Перновскому полку надлежало идти в Перново, а Иркутскому — в Иркутск, независимо от того, где они в тот момент находились.

Павел приказал уведомить об этом высочайшем повелении только командиров полков, не поставив в известность о том ни Военную коллегию, ни начальников дивизий. Более того, командирам полков предписывалось сие повеление сохранить ото всех в строжайшей тайне и, получив оное, выступать в поход елико возможно скоро. Одновременно Павел отменил рекрутский набор и приказал прекратить войну в Закавказье.

Командирам полков в армию Валериана Зубова были посланы точно такие же высочайшие повеления, как и всем другим, и, как и все другие командующие, Зубов не был о том уведомлен. И потому его полковые командиры, получив высочайшее повеление каждый на свое имя под строжайшую собственную ответственность и при категорическом требовании полного соблюдения тайны, подняли свои полки, и каждый из них пошел в свой новый пункт дислокации, никого о том не предупреждая.

Полки Зубова двинулись в Россию, но их командующий о том не знал и оказался брошенным на произвол судьбы со своим штабом в глубине неприятельского края, в окружении множества вооруженных вражеских шаек. Но к его счастью, нашелся в его армии один командир, который рассказал Валериану Александровичу об императорском приказе и предложил взять и его самого и весь армейский штаб под свою охрану. Этим смельчаком, не побоявшимся нарушить приказ Павла, оказался наказной атаман бригадир Платов.

Зубов и его офицеры вместе с донцами Платова добрались до Баку, погрузились там на русские корабли и ушли в Астрахань. Зубов последовал затем в Петербург, а полк Платова пошел из Астрахани на Дон.

Россия была велика, маршруты следования полков произвольно определялись их командирами, провианта и фуража на маршрутах заготовлено не было, и потому «великое переселение» армии подобно было нашествию татар.

Несчастнее прочих оказался Сибирский драгунский полк, коему надлежало проследовать из Дербента в Тобольск. Так как поход начался в ноябре, то всех коней драгуны либо продали, либо съели и шли в Тобольск пешком, неся на себе седла и всю прочую кавалерийскую амуницию, и пришли к месту назначения через полтора года.

Великие преобразования армии затронули и Барклая, потому что в серии мгновенно следовавших перемен, охвативших все рода войск и касавшихся всего — от количества пуговиц и ширины галунов на мундирах до полной перестройки всего здания армии, — монаршая десница коснулась и егерей.

Уже 29 ноября, всего через три недели после смерти Екатерины, Павел расформировал егерские корпуса на семнадцать Отдельных егерских батальонов, получивших не наименования по месту их создания, а последовательные номера от Первого до Семнадцатого.

Батальон Барклая полупил номер четвертый и стал называться Четвертым отдельным егерским батальоном.

Высочайшим же повелением о перемене места был батальон отправлен в Поланген — маленький литовский городок, находившийся на границе с Восточной Пруссией в двадцати пяти верстах от немецкого города Мемеля на берегу Балтийского моря.

И снова велением судьбы оказался Барклай в Литве, не более чем в полутораста верстах от мызы Памушиса, где тридцать пять лет назад увидел он Божий свет.