Верность любви

В лагере вновь прибывшим позволили вымыться, выдали чистую одежду, накормили вареным рисом и пресными лепешками. За время пути Анри познакомился с товарищами по несчастью. Среди отправленных в Индию осужденных не было закоренелых преступников и отъявленных негодяев, и молодой человек надеялся, что не найдется и таких, кто выдаст его тайну.

Рано утром будущих солдат выводили на плац и целый день обучали военному искусству. Заключенных содержали отдельно от остальных, им не платили жалованья и на ночь запирали под охраной французов или индийских наемников — сипаев. С одним из них, толковым, улыбчивым индийцем по имени Чарака, Анри почти подружился.

Чарака успел выучить несколько десятков французских слов и мог с пятое на десятое понять Анри. Уму и памяти молодого человека требовались занятие и пища. У него возникла мысль изучить новый язык, и он решил почаще беседовать с индийцем — в основном по ночам, под шум бесконечного дождя, когда другие спали.

Вскоре Анри удалось постичь логику и строй хинди. У него был живой ум, великолепная память и врожденная способность к языкам. Молодой человек понимал: для того чтобы насладиться красотой нового языка, ему понадобятся мучительное трудолюбие, большое напряжение, работа воображения и рассудка. Восемь падежей, три числа, богатейшие синонимические ряды! Этот язык был гибким, как лоза, и певучим, как музыка![6]

Чарака рассказал, что он родом из деревни под названием Бала, где остались его жена и две дочери. Как ни странно, больше всего он волновался не за них, а за племянницу, красивую и скромную девушку по имени Тулси, которой нелегко жилось в родной деревне. Насколько понял Анри, дело было в каких-то религиозных предрассудках. В целом Чарака был доволен своим нынешним положением, хотя платили значительно меньше обещанного, да и война оказалась вовсе не героической, а непредсказуемой и жестокой штукой.

Вскоре Анри тоже предстояло отправиться воевать, и он думал об этом с тяжелым сердцем. Он оставался преступником, отбывающим наказание, так им и говорили, а еще предупреждали, что за малейшее нарушение приказа, за трусость, попытку уклониться от сражения или бежать в стан врага им грозит смертная казнь.

Жизнь простых людей за пределами французского военного лагеря была не менее тяжела: налоги, расправы, грабежи, самоуправство колонизаторов и местных властителей. Мало кто из французов пытался понять индийцев, изучить их обычаи и культуру, многие считали их низшими существами, «обезьянами», не способными испытывать нормальные человеческие чувства.

Однажды, когда Анри, как обычно, встал на рассвете и вышел на плац, он увидел четверых индийцев, которые сидели на земле возле тел погибших товарищей. За ночь плац превратился в море жидкой грязи, и трупы лежали на покрытых тканью широких досках.

На коричневых лицах индийцев, которые бдели над усопшими, застыло безмолвное горе.

Оказалось, ночью привезли много раненых и убитых после очередной стычки с англичанами на пути от Пондишери к Аркату. Офицер по фамилии Жантиль, которому было поручено организовать похороны умерших, нервничал; он проявлял нетерпение, пытаясь перенести тела сипаев туда, где находились тела французов. Он не понимал индусов, индусы — его. Но французу казалось, что сипаи и не хотят его понимать. Он стоял рядом и осыпал их оскорблениями и угрозами.

Анри не выдержал, подошел и сказал:

— Оставьте их. У них свои обычаи, пусть ведут себя так, как считают нужным.

Офицер резко повернулся и вскинул голову. В его взгляде промелькнули презрение и жестокость.

— Кто ты такой, чтобы отдавать распоряжения! Немедленно вернись в строй!

— Я не отдаю распоряжения, просто пытаюсь объяснить, — твердо произнес Анри.

— Они солдаты и должны подчиняться приказам. Если в их обезьяньих мозгах слишком много упрямства, я выбью его ударами палок!

— Это не обезьяны, а люди, и они заслуживают не наказания, а сочувствия. Вы обязаны уважать их скорбь по погибшим товарищам.

Анри говорил спокойно, но в его глазах были гнев и боль. Странно, но до этого случая он думал, что под гнетом пережитого огонь его души погас и никогда не разгорится вновь, он был уверен, что больше не сумеет проявлять простых, неудержимых человеческих чувств — таких, как стремление к справедливости и желание защитить того, кто слабее.

Жантиль, встретив его полный неуловимого превосходства и нескрываемого вызова взгляд, едва не задохнулся от возмущения.

— Я пока что не научился уважать падаль!

Неожиданно столь долго сдерживаемые эмоции хлынули на волю, и Анри в гневе произнес:

— Сами вы падаль!

Жантиль занес руку и ударил Анри по лицу. Молодой человек ответил. Завязалась драка. В душе Анри внезапно проснулась ярость, он был одержим неистовым желанием отомстить — за себя, за индусов, за покинутую им и Господом мать. Он сам поразился тому, сколько злобной силы скопилось в его, на первый взгляд, ослабевшем, измученном теле.

Другие осужденные — кто с нескрываемым восторгом, кто с благоговейным страхом — наблюдали за схваткой.