Верность Отчизне

И отец часто повторял:

— Кончишь школу, Ваня, пойдешь учиться рисовать.

Пожалуй, еще сильнее, чем рисованием, стал я увлекаться спортом. Вот с чего это началось.

Однажды на доске объявлений у клуба появилась афиша. В ней сообщалось, что на днях состоится выступление силача.

В тот вечер клуб не вместил всех желающих посмотреть на силача, но кое-кому из ребят, и мне в их числе, удалось пробраться вперед.

Занавес поднялся, и на сцену вышел парень в трусах и майке, схваченной поясом. Он был коренаст, сбит крепко. Мускулы буграми выступали у него на руках, спина была словно в узлах.

Кто-то крикнул:

— На таком и пахать можно!

Я глазам не поверил, когда он стал легко подбрасывать и ловить двухпудовые гири. Вот он взял гирю зубами и ловко перебросил за спину, затем подбросил вверх и отбил грудью, словно резиновый мяч. Он вызывал на сцену самых здоровых парубков, и они с трудом отрывали гири от земли!

— Вот силища! Смотрите-ка, смотрите! — кричу я товарищам.

Силач ложится на пол, ему на грудь кладут доску, а на доску становятся несколько парней. А он лежит себе спокойно, даже не крякнет. Встает как ни в чем не бывало и кланяется. Теперь ему на голову кладут три кирпича. И кузнец, слывший у нас силачом, сейчас ударит по верхнему увесистым молотком. Силач говорит, усмехаясь:

— Смотри не промахнись. Бей по кирпичу.

Кузнец опускает молоток. Два верхних кирпича разбиты, уцелел только нижний. Силач снимает его и с улыбкой кланяется. Шесть человек слева и шесть справа стараются сбить его с ног. Но даже сдвинуть с места не могут.

А потом его окружили парни постарше, и я слышал, как он сказал:

— Все это — дело тренировки.

И мне запала в голову мысль сделаться силачом. По вечерам на улице возле клуба собирались взрослые парни, соревновались в силе. Кто-то притащил туда двухпудовую гирю. Но никому, кроме самого здорового, сильного парубка, не удавалось выжать ее одной рукой.

Как-то, когда у клуба никого не было, я попробовал поднять гирю: поднял обеими руками.

Парубки скоро перестали думать о гире, и я перетащил ее домой. Каждый день вытаскивал во двор и тренировался.

Через несколько месяцев научился толкать, а потом и выжимать ее одной рукой.

Удивительно, что я не надорвался, не испортил себе сердце не искалечился! Ведь я выжимал гирю, не зная самых простых правил, необходимых для тренировки.

Мать была недовольна.

— Да перестань ты швырять ее, аж стены дрожат, — говорила она сердито. — Весь двор сковырял своей гирей. Так бросаешь, что побелка от стен отваливается. Смотри, батькови скажу.

Конечно, мне удавалось упросить ее не жаловаться отцу. Но как-то он пришел из Шостки в неурочное время и, поглядев на мои упражнения с гирей, строго сказал:

— Нет, это тебе не под силу. Вредное для тебя занятие. Да и двор испортил, весь в яминах. Побелка от стен отлетает. Будет с тебя.

И отец спрятал гирю.

Пришлось покориться. Но я все раздумывал: как же стать силачом? Начал читать газетные и журнальные статьи, заметки о спорте. И где-то вычитал, что можно закалить себя физически, сделаться ловким и сильным, упражняясь на перекладине. Сделал бы я перекладину, да не было главного — железного прута. Но вот в Шостке попался мне на глаза порядочный кусок водопроводной трубы — он валялся прямо на улице. Я подобрал его, притащил домой и смастерил перекладину. Укрепил трубу на улице между забором и электрическим столбом — для всех ребят. Выдумка им понравилась.

Мы стали с увлечением делать упражнения на перекладине. Соревновались, у кого лучше получится. Каждый день я подолгу проделывал различные упражнения. Мускулы у меня развились, появилась ловкость и выносливость.

В те дни вернулся из армии, с Кушки, старший брат Яков. Затаив дыхание я слушал его рассказы о героической борьбе пограничников с нарушителями нашей государственной границы. И мое пристрастие ко всему военному стало еще сильнее. Первые дни от него не отходил: куда он — туда и я. Из школы спешил домой: все боялся пропустить его рассказы. Очень хотелось надеть его форму, сапоги и особенно шинель, но, пробуя примерить, тонул в его обмундировании. Когда подрос, шинель укоротили, и я стал носить ее, воображая себя Павкой Корчагиным.

Летнее утро 1934 года. Наш класс собирается в клубе, где столько раз в годы учения выступал школьный кружок самодеятельности. Ребята и девчата приоделись, лица у всех оживленные. Но к радости примешивается грустное чувство: мы закончили семилетку и навсегда расстаемся со школой. Расстаемся с учителями, которых любим и уважаем, а может быть, и друг с другом.

Директор поздравляет нас с окончанием школы, раздает нам свидетельства.

К нам подходит Нина Васильевна. Мы теснимся вокруг своей первой любимой учительницы. Она с материнской лаской обнимает каждого.

Шумно расходимся по домам. Каждый спешит показать родителям свидетельство об окончании семилетки.

Отец хворал и был дома. Я прочел вслух свидетельство, и мама даже всплакнула. Отец же долго его рассматривал, а потом сказал с той задушевностью, с какой говорил, когда бывал растроган: