Вернусь, когда ручьи побегут

И вот возвращаю тебе свое задание – не потому что не смог, а потому что не волен был смочь. Если не дал ты мне сил подняться, так дай упасть! Небытия прошу для своей души – нет, смерти мало мне, – тотального небытия. Свободы от необходимости сбываться во все времена. В этом мое последнее человечье достоинство!

Утром жена спросила: «Ты, кажется, не спал все ночь? Тебе нездоровится?» Его слегка мутило, но голова казалась очень ясной. Он оглядел комнату. «Сколько у нас странных вещей, это все небезобидные вещи, это хищники, они крадут у нас энергию, чтобы жить». Жена подняла голову и нехорошо всмотрелась в него: «Я прошу тебя на этом не сосредотачиваться, обыкновенные вещи, много всякой дребедени… Не ходи сегодня в бассейн». Теща, выглянув из-за плеча, уточнила, дожевывая яблоко: «Выглядишь неважно».

Стоя на краю бассейна и глядя на мерцавшую под ним воду, он вдруг подумал, что может утонуть, поскольку не умеет плавать – и нырнул «солдатиком». Его предположения отчасти подтвердились, и кое-как одолев бассейн в один конец, чувствуя на себе пристальный взгляд тренера, уже взявшего в руки длинный шест, он дотянулся до никелированных поручней и с трудом вытащил себя из воды.

Пока он одевался в гардеробе, старушка-вахтерша, устремив неподвижный взгляд в какое-то свое «далеко», тихо сказала самой себе: «Хорошо жить, – и не меняя выражения, добавила: – И не жить хорошо, не знаешь, что и лучше». Господин N осторожно покосился в ее сторону, промямлил «до свидания» – она не ответила, – а на выходе все же обернулся и увидел, что старушка смеется и делает ему «ручкой» прощальный привет.

Ветер хлестнул по щекам. Деревья на бульваре ломились в окна чужих домов. Низкорослые, уже ощипанные осенью кусты, вцепились друг в друга, шатались из стороны в сторону. Сухие опавшие листья бездомно метались по улице и собирались на лету в темные стаи. Творилось черт знает что.

Он пересек скверик на углу. Тело сопротивлялось каждому шагу, проявляя неестественную самостоятельность. Он тащил его на себе как саботажника, осознавшего полную безнаказанность и власть над хозяином. У подъезда дома его настигла ядовитая догадка и ужалила в сердце: вот тот последний, дьявольски точно рассчитанный удар – поссорить его со своим телом, навязать войну, которая выкачает оставшийся ресурс воли, и тогда наконец господин N будет вышвырнут как отработанный материал в царство призраков, человеческих недовоплощений, неслучившихся, так сказать, душ.

Крупный, еще полный жизни лист-одиночка, спасаясь от преследования стаи сородичей, кинулся ему под ноги, упал лицом вниз, мелко дрожа. N шагнул в сторону, чтобы не наступить на него. Его качнуло. Улица вдруг онемела и начала наполняться мертвым звоном. Он успел ухватиться за водосточную трубу и начал медленно наклоняться вниз, глядя на отражения домов в луже под собой. Раздался всплеск, похожий на щелчок. Он погружался в прозрачную светлую глубину. Она казалась бесконечной. Тело больше не мешало ему. Он был свободен и стремительно уплывал все дальше.

Его догнали, когда он был уже почти недосягаем, схватили и потащили обратно. Он упирался, пытаясь защититься от насильственного вторжения, но защищаться было абсолютно нечем. Он плакал и умолял не обрывать упоительного полета, но его горячей мольбе не вняли. Грубая сила тянула его вниз. Безмерная скорбь и ненависть к насильникам сопутствовала возвращению. Их голоса, приближаясь, стукались друг о друга как деревянные шары… Две агатовые змейки упали ему на грудь и, цепляясь за ворс свитера, поползли, покачиваясь, к лицу, зубы лязгнули о край стакана, прижатого твердой рукой к его губам. Он пил, давился, а в коридоре истошно звонил телефон, но никто почему-то не брал трубку. N обвел пустыми глазами оцепеневшее семейство, поинтересовался, где его очки и, узнав, что разбились, судорожно зевнул несколько раз к ряду, отвернулся, поскрипел пружинами матраца и как будто заснул.

* * *