Вернусь, когда ручьи побегут

Симочка пребывала в отчаянии. Случившееся не укладывалось в сознании, и она снова и снова прокручивала события того злосчастного вечера, когда Лева вышел из ванной в ее белом купальном халате, извлек из кармана поздравительную открытку с мишкой и, поигрывая ею в воздухе, сказал, хитро улыбаясь: а я все знаю. В этот момент Сима стояла около кровати, совершенно голая, готовая ко сну, и заводила часы на утро. Увидев в руках мужа открытку, предназначенную для Валдиса, Сима качнулась и выронила будильник: он ударился об пол и разбился вдребезги. Несколько мгновений она боролось с подступившей дурнотой, бессмысленно глядя на осколки стекла у босых ног, закрыла лицо ладонями, опустилась на корточки и призналась во всем. По мере того как Лева постигал смысл путаного истерического лепетания жены, глаза его округлялись: обнаружив в кармане халата забытую Симочкой открытку, он не придал этому значения, зная о давних дружеских отношениях с Валдисом, а просто решил пошутить, сказав «а я все знаю». Когда по растерянному побелевшему лицу мужа Сима, наконец, поняла, что произошло, ее прошиб ужас – как удар тока – и тело мгновенно стало влажным от пота: только что своими руками она сломала себе жизнь. Сима замолкла; мозг лихорадочно заработал, цепляясь за надежду что-то исправить и спасти. Она облизнула пересохшие губы, сглотнула и, глуповато улыбаясь, сказала, что у них с Валдисом «ничего такого» вообще-то не было… «Замолчи!» – приказал Лева, не повышая голоса, и вышел из комнаты, плотно, словно навсегда, закрыв за собой дверь. Симочка так и осталась сидеть на корточках среди битого стекла, голая, опустив голову и сжимая на груди руки. Свет торшера освещал ее худую спину с неровными бугорками позвоночника.

Лева перестал общаться с женой, возвращался домой поздно, молча ел угодливо поднесенную Симочкой еду, расстилал диван, ложился с книжкой. Спали теперь порознь. Симочка, свернувшись калачиком в их супружеской кровати, смотрела пустыми глазами в книгу, иногда бросая через комнату украдкий взгляд на мужа. И когда он выключал бра у себя над головой, она тоже, не мешкая, дергала кисточку торшера, а потом долго лежала в темноте и вспоминала, как потерялась в полях, когда ей было пять лет – они с бабушкой тогда снимали дачу на Карельском перешейке, – как брела с букетом ромашек, и трава была выше головы, а на ней были белые трусики и панамка; от земли шел горячий запах, слышно было жужжание пчел в тишине, сухие шорохи, исходящие от корней растений, тревожное шевеление в траве, и она испугалась, поняла, что не знает, куда идти, бросила цветы и побежала наугад, продираясь сквозь душные заросли, и ей казалось, что никто и никогда ее здесь не найдет, не спасет, и она одна в целом мире.

Сима почти перестала спать, все никак ей было не пристроить свое тело, все было неудобно, ныла поясница, хотелось пить, она шла на кухню, забывала, зачем пришла, и стояла, глядя в окно и не зная, что делать с томительной, неразрешимой тяжестью внутри. Лева оставался полноправным хозяином ситуации. От патрицианского движения его большого пальца зависела ее дальнейшая судьба. «Казнить нельзя помиловать». Его воля, где разместить точку.

Когда позвонил отец и пригласил на обед в субботу, Симочка несказанно обрадовалась и, вслушиваясь в его веселый, с хрипотцой голос, поняла, как соскучилась по родному папкиному лицу, по ощущению его огромной теплой ладони, гладящей Симочку по волосам, по запаху крепкого табака, въевшегося в кожу. После перенесенного инсульта врачи запретили ему курить, но запах, как ни странно, остался. Как же давно они не виделись! Сима с робкой надеждой в глазах передала приглашение Леве, но он сухо сказал, что проведет выходные у родителей и останется у них ночевать. Сима поехала одна. По пути зашла в булочную, пересчитала около кассы имеющиеся в наличии деньги и, поборов некоторые сомнения, все-таки купила кекс «Столичный» за рубль десять копеек – не с пустыми же руками ехать.

Обедали втроем, за большим круглым столом, как всегда безукоризненно сервированным Людмилой Николаевной. Симочка с печалью заметила, как отец сдал за последнее время, и видно было, что его внешняя бодрость дается ему с усилием.

– Люсик, а Люсик? – сказал отец и посмотрел на жену с выражением запретной, заранее известной просьбы.

– Что «Люсик»? – откликнулась она и пояснила для падчерицы: – Это он намекает, что «пусик хочет водочки».

– Налей, мама, рюмашечку, не жмись, – сказал отец, постукивая пальцами по столу.