Вернуть Боярство 15

Но я отвлекся, описывая мир и реалии жизни магов. Вернемся к основному действу.

Когда мы в восьмером долетели до выделенного под захоронение участка, мы аккуратно освободились от носилок, заставив их парить в воздухе. Пришел черед речей — я попросился говорить последним. И пока остальные произносили правильные, возвышенные, идеальные слова, складывавшие в такие же идеальные предложения и абзацы, я судорожно пытался придумать, что сказать. Ибо те, кто будут разбирать битву на Нежатиной Ниве, могут думать что угодно, как и прочие, не бывшие в тот день среди нас, но мы все знаем — не Старик загнал воинов в бойню, где из шестерых погибли пятеро, а среди оставшихся большую часть пришлось исцелять не один день.

Это мои речи толкнули людей в этот порыв, эту атаку. И лишь воистину божественные навыки Старика и его штаба, буквально дерижировавшие потоками прущих вперед без разбору солдат, это кончилось бы вообще поражением. Я уверен, что план Олега Васильевича предусматривал возможность организованно отойти и перегрупироваться, если потери будут слишком велики. Но людей в том состоянии было невозможно увести с поля, и потому ему пришлось играть так, как позволяли обстоятельства.

Но история не знает сослагательного наклонения, и вполне возможно, что без моих слов наши армии ещё на полпути оказались бы разбиты и обращены в бегство — что легко представить, вспоминая количество тварей. И говорить обо всём этом людям нельзя — усталые, до сих пор не способные не просыпаться с криком по ночам, солдаты и младшие офицеры не будут спокойнее, узнав, что их вдохновитель сидит и не знает, кается или гордится. Им нужно что-то светлое, им нужно подтверждение правильности произошедшего, их нужно ободрить — и все мои надежды, что более умелые ораторы, выступающие передо мной, решат эту задачу вместо меня умирали на глазах.

Они говорили здорово, но они говорили как будто для высшего общества в салоне, зачитывая свои подвиги на войне. А перед ними стояло больше восьмидесяти тысяч человек, которым половину их цветастых формулировок в речи банально не понимало, будто это сказано на иностранном языке. И люди начали утрачивать тот дух единства, скорби, внутренней твердости, с которым пришли сюда. Совсем скоро они захотят просто разойтись и будут слушать вполуха. Надо вмешиваться. Надеюсь, мне удастся совершить для всех собравшихся маленькое чудо, на этот раз настоящее, такое, что вернет им надежду на лучшее. Не зря по моему требованию сюда согнали абсолютно всех, кто участвовал в бою. Все наряды, патрули и дежурства были переданы на сутки некомбатантам из лагерных, что не ходили в бой. Не самая надежная замена, не спорю, но всё, что могло представлять опасность, мы в округе уже выбили, а повторной атаки Цинь можно не ждать тем более.

Потому, едва дождавшись, пока третий оратор, Смелова, закончила, я вышел вперед и знаком попросил следующего за ней второго Рысева о том, что бы он меня пропустил, тот лишь вежливо кивнул. Я вышел вперед, ощущая, как в людях начало вновь просыпаться любопытство — всё же я был для них чем-то большим, чем просто один из знатных магов-аристо, забравшийся на вершину. Я касался их душ и позволял им касаться моей — это в какой-то степени делает нас очень даже родными людьми.

— Меня зовут Аристарх Николаевич Николаев-Шуйский, — представился я. — Наверняка многие из вас помнят, как я обращался к вам в тот день. Как я просил вас идти вперед, сквозь орды демонов и легионы мертвецов, идти вперед, навстречу смерти, идти к победе. Одной на всех, той, за ценой которой мы не постоим! И мы не постояли, как вы видите, — с горькой усмешкой провел я рукой позади себя. — Сотни тысяч погибших. Сотни тысяч семей потеряли отцов, сыновей, внуков, внучек, матерей, братьев и сестер, возлюбленных… Миллионы человеческих судеб в этот день изменились в худшую сторону.

Я на замолк и поглядел в небеса. Что-то пока я нифига не улучшаю людям настроение. Стою тут, загружаю из своими сомнениями, меланхолией и тоской. Убожество, о Творец-Всесоздатель, что за убожество! И это я о себе сейчас. Давно я таким нытиком стать успел? Расплачься тут ещё, баба!