Вернуть истинную

Детей я тут не видела и не ощущала. Пусть и старалась не вертеть головой и не выглядывать ничего лишнего, пока топала до этой комнаты под конвоем, но всё же... Пусть я оказалась весьма посредственным оборотнем, о чем узнала чуть ранее… И опять-таки… я ИХ НЕ ЧУВСТВОВАЛА.

Никак.

До этого времени.

А теперь чувствую.

Слышу.

Ощущаю.

С каждой минутой всё четче и четче…

Но что самое поразительное: плач и стенания не приближаются. Это я, словно одномоментно превратилась в радар, настраиваюсь на них все ярче и глубже.

Странно?

Не то слово.

Но это не самообман!

Детки плачут!

Навзрыд.

От души… потому что они…

Ага! Девочки.

Маленькие.

И не просто маленькие, а совсем детеныши, учитывая, что оборотни становятся совершеннолетними позже обычных людей.

Ох-ты-ж, матушка-Луна!

До меня только в этот момент доходит, что я улавливаю эмоции не человеческих малышек, а самочек-оборотниц.

И в эту секунду между нами словно бы зарождается что-то общее. То, что притягивает нас друг к другу. Делает ближе.

И это не родственная связь, а что-то совсем иное. На интуитивном уровне. Будто тонкая-тонкая призрачная ниточка-лучик протягивается от моей Золотинки к еще трем, нет же, четырем другим юным волчицам, что находятся в стенах этого странного особняка-замка.

Очередной плач-стон остро щиплет что-то в душе, заставляя вздрогнуть и распахнуть широко-широко глаза. Дергает за нервы так остро, что боль бьет в самое сердце.

Золотинка мгновенно подрывается на лапы, вытягивает шею, вострит уши, начинает скулить и метаться, словно раненная.

Ани, детки плачут. Ани, как же так. Что-то случилось. Им плохо. Им страшно. Ани…

Рвется она на волю, чтобы броситься на помощь, сделать все, чтобы раздирающая душу в клочья мольба прекратилась.

И не может…

На глаза слезы наворачиваются.

Всхлипываю. Подрываюсь с места и бросаюсь к двери, чтобы дернуть ее посильнее, чтобы постараться ее открыть.

И пусть совершенно точно знаю, что она заперта, но хочется невероятного.

Хочется чуда: чтобы я подошла и смогла ее распахнуть. Чтобы спустилась к малышкам, сидящим… в подвале… и жмущимся спинками друг к другу, чтобы приласкала их, накормила, успокоила, приголубила, пообещала защиту и сделала все, чтобы они больше не плакали.

Подвал…

Матушка-Луна, ужас-то какой. Девочек-малышек держат не в комнате, а в сыром месте, в темноте и страхе.

Изверги! Монстры!

Да как же можно-то?

Вновь дергаю дверь. И еще сильнее. Переживания за маленьких оборотниц отодвигают былой страх за собственную жизнь куда-то на край сознания. Теперь важнее девочки.

Дергаю и дергаю.

Бесполезно.

Закрыто.

Поднимаю руку, сжатую в кулак, размахиваюсь, чтобы вдарить посильнее, заорать, и неважно, если отругают, я буду молить, просить, чтобы меня пустили к малышкам.

Чужое прикосновение к плечу заставляет вздрогнуть, дернуться всем телом в испуге, отскочить в сторону и вдариться всем прикладом в злополучную закрытую дверь.

Раф.

Имя двуликого всплывает в голове, когда в ней немного проясняется.

Ух ты ж, Луноликая, я совсем забыла про своего раненного пациента. А он оказывается уже не только проснулся, но пришел в себя. Причем, судя по виду, заметно очухался, потому что стоит на своих двоих уверенно и даже не заваливается.

Ой-ой-ой…

Вот теперь меня уже другой страх аккуратно накрывает с головой. Помню я, что этот тип очень агрессивный и нападает на других без разбора.

Стараясь не делать резких движений, прижимаюсь спиной к стене и по миллиметрику сдвигаюсь в сторону двери в ванную комнату. Понимаю, что маневр вряд ли удастся. Но, мамочки, как же не хочется верить в худшее.

Двуликий молчит, но внимательно отслеживает мою попытку к бегству.

Взгляд тяжелый. Лоб нахмурен, брови сведены вместе. Крылья носа широко раздуваются, словно оборотень пытается вобрать в себя мой запах и разложить его на составляющие. Тонкие губы сжаты так, что побелели и почти незаметны.

В горле застревает очередной вздох, когда он едва качается вперед и упирается огромной ручищей в стену над моим плечом.

— Ты кто? — звучит утробный хриплый рык.

Мужчина не моргает. Настолько он напряжен.

Решаю не дразнить зверя и отвечать предельно честно и быстро.

— Анила, — сглотнув пересохшим горлом, озвучиваю свое имя.

— Что здесь делаешь?

Умираю от страха.

— Вас сторожу.

— ЧЕГО? — а вот теперь брови двуликого взлетают ко лбу.

Ну да, верно. Удивился. Есть чему. Где он — шкаф с антресолями, хоть и худощавый, и где я — пигалица, дышащая ему по грудь.

Сторожиха выискалась, прости матушка-Луна.

— Вы были без сознания, я вытащила серебряные осколки, чтобы рана смогла затянуться, — робко протягиваю руку в сторону прикроватного столика, где осталась ванночка с извлеченными из оборотня частицами металла.

Раф не реагирует на то, что я хочу показать, а вот за руку хватает и резко дергает меня на себя.

С писком ударяюсь в широкую грудь и скукоживаюсь.

Что предпримет этот ненормальный в следующий момент — сам дьявол не ведает.

— Медсестричка, значит… лечила, — урчит зверюга мне на ухо, утыкается в макушку и делает глубокий вдох.