Вернуть Онегина. Роман в трех частях

Она лежала, закрыв глаза и прислушиваясь к перекличке ангелов, слетевшихся на обряд зачатия. Он закончил величание, затем осторожно и бережно огладил алтарь ее тела и, погрузив в него свой животворящий крест, перешел к глубоким размашистым поклонам. Она помогала ему, и когда по его дыханию у себя под ухом поняла, что он близок к исступлению, возложила руки на его твердокаменные чресла и, сдерживая их прыть, призвала его не торопиться и подождать ее. Он послушался, и его пылкое упоение перед тем как извергнуться успело воспламенить ее. Единый судорожный восторг потряс их (не такое уж и редкое для них событие, но в тот момент безусловно имевшее сакральное значение), их сообщающиеся сосуды открылись навстречу друг другу, и она, закатив глаза и теряя разум, успела подумать – вот оно, зачатие! И уже после того как он окропил ее лоно и ослаб, она еще долго не отпускала его, прижимаясь и поводя бедрами, словно желая впитать в себя все до последней капли. Он, оперевшись на локти, молча и нежно целовал ее лицо.

«Мне нужно полежать на спине… – предупредила она, когда он захотел ее обнять. – Так, на всякий случай…»

Потом они несколько минут лежали, тесно прижавшись плечами, переживая пафос момента и не находя подходящих ему слов.

Она хорошо помнит, о чем думала в те минуты. Она думала, что впервые в своей жизни на тридцать восьмом ее году, после трех беременностей, двух абортов и одних родов была по собственному велению сознательно, торжественно и верноподданнически оплодотворена любимым мужчиной. Не случайно, не на ходу, не тайком, а в полном и церемонном соответствии с семейным кодексом. Да, именно в этом смысл ее земной женской миссии, а вовсе не в суматошных мужских потугах добиться признательности неблагодарного населения! Наверное, так в тот момент могла она завершить свои краткие размышления.

«Ну, вот, папочка, – наконец произнесла она, – теперь у тебя будет еще и дочь…»

«Почему ты думаешь, что дочь, а не сын?» – спросил он, бережно принимая ее в объятия.

«Я не думаю, я знаю!» – улыбнулась она.

Постепенно они разговорились.

«Если все будет нормально, девочка родится в январе. Как ее братик» – сказала она.

Клим спросил, давно ли она перестала принимать таблетки.

«Три недели назад…» – отвечала она.

Клим благодушно заметил, что после этого они уже не раз были вместе, и ЭТО могло произойти раньше.

«Нет, Климушка, то не в счет, то другое – не так, как сейчас… – блаженно жмурясь, нежилась она в его объятиях. – И потом, те дни были пустые…»

Клим, которому диковинные подробности начальной стадии деторождения были в новинку, спросил, когда она будет знать, что беременна.

«В принципе, недели через три. Теперь это просто: буду пИсать по утрам на специальные полоски…»

После той ночи они самым старательным образом подкрепляли свои намерения еще несколько раз, и на двенадцатый день очередная полоска осторожно намекнула им на вполне благоприятный исход их ожиданий.

«Двенадцать дней – не рано ли?» – засомневался настроенный на три недели муж.

«Ничего, нормально» – успокоила она, не без досады заметив про себя, что, судя по всему, зачатие случилось на несколько дней раньше, и что обидно – случилось самым будничным и незаметным образом (впрочем, так на деле и происходит большинство зачатий).

Как бы то ни было, намеки лакмусовых бумажек становились все прозрачней, пока не уперлись в потолок своих возможностей. А это означало только одно: она, что называется, понесла. Когда же в конце третьей недели ее против всяких предыдущих правил замутило и вытошнило, стало и вовсе ясно, что их уже не трое, а четверо. Хорошо, что неприятность случилась дома, иначе ей пришлось бы объясняться, и бог знает, что окружающие подумали бы раньше, чем им это было положено.

Но шила в беременном мешке не утаишь, и те же публичные приступы дурноты довольно скоро ее разоблачили. Громкая новость всколыхнула ее окружение и пошла расходиться кругами, и каждый, кого она достигла, примерял это событие к тришкиному кафтану своего положения. Аллу Сергеевну бросились поздравлять, и нашлось немало светлых лиц и теплых слов, в искренность которых было трудно не поверить.

Тем временем разгоравшаяся внутри нее новая жизнь устанавливала там свои безжалостные, беспощадные порядки. Ничего подобного в сравнении с предыдущими беременностями! «Ну, погоди! Вырастешь – уж я тебе расскажу, как ты в животике мамочку мучила!..» – слабо улыбалась она, отдыхая после очередного приступа рвоты.

Она питалась так, как было предписано, но пища казалась ей пресной и безвкусной. Неожиданный запах мог обратить ее в бегство. Особое отвращение вызывала у нее теперь жареная рыба, которую она всегда любила, и тем больше, чем поджаристей та была. Но поскольку рыба для среднеарифметического здоровья мамочки и плода была продуктом важным и незаменимым, ей была прописана черная икра, каковой муж и кормил ее с ложечки на виду их смешливого сына. Из редких переносимых ею запахов она всем другим предпочитала запах кофе.