Вернуть Онегина

Вот одни говорят, что судьбы нет. Неправда, отвечают другие – судьба есть, только она об этом не знает. Оттого и слепы ее действия, и чем они точнее, тем удивительнее. Третьи же, рассуждая в аллегорической тональности, утверждают, что судьба – это нарядная одежда Случая, в которую он в отличие от скучного платья его сестры Закономерности, рядится, чтобы неожиданной смелостью фасона скрыть их фамильное сходство. Но кто бы что бы ни говорил, нам важнее мнение нашей героини, предписывающее с этого места и до последней точки считать ее брак самым счастливым и нерушимым на свете.

Ночью ей приснилось, будто заплакал сын. Она проснулась, прислушалась, но различила лишь тихое журчание сочившейся из форточки темноты. Повозившись, она приготовилась заснуть, но вместо этого вспомнила вдруг о Сашкиной выходке.

«Где он, что он? – с неуместным сочувствием подумала она. – Мать говорит – пьяный и неухоженный… Странно, каким ветром его к нам занесло… Впрочем, тут все странно – и моя с ним жизнь и нынешняя моя жизнь с Климом… Какие полюса, какая несовместимость! Интересно, кем бы я была и что делала, если бы не встретила Клима? Да что думать – работала бы в ателье и дальше, заработала бы на квартиру, вышла бы за Сашку замуж, а потом… а потом… а потом встретила бы однажды другого мужчину и изменила бы Сашке… Да, изменила, потому что ему трудно не изменить… Вот Климу изменить нельзя. Невозможно. Немыслимо. И не потому, что убьет, а потому что он настоящий, он мой. На всю жизнь. Навсегда…»

Каким-то чутким образом Клим услышал ее мысли и проснулся:

«Аллушка, ты почему не спишь?» – заботливо спросил он.

«Не спится, Климушка!» – потянулась она к нему.

«Иди ко мне!» – заключил ее в надежные объятия Клим – наставник, друг, любовник, муж, отец ее сына. Ее отец: так думали все, кто видел их вместе.

«Знаешь, Климушка, что я сейчас подумала?»

«Что, Аллушка?»

«Я подумала – что бы я делала и кем бы я без тебя была!..»

Сегодня она себя об этом уже не спрашивает. И не потому, что вопрос потерял былое значение, или по причине ее нежелания копаться в лимфатических узлах сослагательного трупа, а потому что давно знает ответ: без Клима она так и осталась бы талантливой, подающей надежды замухрышкой…

9

Именно с того момента, когда она объявила в ателье: «Переезжаем, девочки!», и сводный хор портних порадовался своей избранной принадлежности к судьбе их удачливой хозяйки – именно с тех пор нет ей покоя, а дни мелькают, как спицы колес, что накручивая года, уносят ее, нынешнюю солистку, все дальше и дальше от той молодой неискушенной хористки, какой она себя помнит.

С самого начала Клим ей сказал: «Фабрика запущенная, но перспективная. Делай все, что считаешь нужным – я буду помогать…»

И возрастом, и опытом своим Алла Сергеевна была уже готова к тому, чтобы, приехав на фабрику, трезво и поделом оценить нездоровую кожу территории, до облупленности запущенные помещения, старое изношенное оборудование, безликий швейный ассортимент и среднее качество продукции. Фабрика ничем, по сути, не отличалась от ее родной, сибирской, где она начинала. Тот же скученный набор царских краснокирпичных казематов на все случаи жизни и советского новостроя, вроде типового трехэтажного заводоуправления. К тому времени фабрика успела побывать в равнодушных руках, которые после себя ничего на ней, кроме грязных отпечатков пальцев не оставили.

«Вот мой новый оркестр, который предстоит настроить и научить играть!» – подумала она, пожимая руки главным специалистам. «Тебе, сопливой девчонке, нас?..» – подумал, наверное, каждый из них, уродуя лицемерной улыбкой лицо.

Четыреста человек зависели теперь от ее планов и удачи. Четыреста ртов надеялись, что она накормит их не только хлебом, но и маслом. Четыреста клейменых российским проклятием классовых врагов с возмущенным кипящим разумом готовились дать бой ее хозяйским устремлениям.

Пожилому растерянному директору она сказала: «Работайте дальше, а там посмотрим…». И попросила собрать завтра в актовом зале трудовой коллектив.

Взойдя назавтра на трибуну (спасибо комсомолу, научившему ее не бояться трибун), она оглядела зал и, вспомнив Колюнин совет искать добрые глаза, сразу решила, что ее союзницы – это молодые девчонки и женщины до сорока с неразвитым чувством классовой ненависти. К ним она и обратилась: