Вернуть себе клыки

– Я тебе покажу, как оперативников дурить! – ору во всю глотку. И резко погружаю авторучку ему в плечо.

Он заходится в истерике, пытается отползти. Но рывок за шевелюру едва не раздирает ему шею. Неужели передо мной обычный смертный? Как он сумел попасть в святая святых оборотней? Впрочем, в последнее время полиция жаловалась на страшную нехватку кадров. Большинство благородных оборотней не желали идти на грязную "ментовскую" работу. Потому начали принимать людей, пришельцев из недоразвитых миров.

– Помоги… – кричит следователь. И добавляет хрипло: – Те-е-е-е…

А я вовсю натираю его рожу о шершавые доски паркета. Немного ослабил захват, чтобы не убить, но малейшее движение может нанести ему серьезные увечья.

– Мне запретили подходить к этой двери! – издалека доносится голос охранника.

– Помогите-е-е-е! – верещит бедняга Сторций.

В коридоре грохочут шаги, дверь лязгает и стремительно открывается. Створка звучно хлопает о стену. Из соседней камеры протестующе вопят о "проклятых тварях, не дающих уснуть честному преступнику".

Захват-отряд крылатых оборотней отрывает меня от жертвы. Следователь валится на пол и долгое время стонет. Моей же персоной вовсю занимаются птицоборотни. Сперва меня радушно пинают, затем массируют печень тяжелыми сапогами. Тюремное танго заканчивается парой зуботычин. После него я дегустирую окровавленные паркетные доски и отмечаю, что на вкус они мало отличаются от моего языка.

– Убе-ерите э-эту падаль, – командует кто-то, – в кабине-ет начальника.

Сквозь алый туман и разноцветные кружки перед глазами мне удается рассмотреть бесформенное пятно в рогатом шлеме самого старшего следователя.

К моему изумлению, из камеры выносят не избитого Сторция, а меня, не менее избитого.

– А сопляк пусть поразмышляе-ет над ошибками, – заключает тот же дрожащий голос. Мой нос улавливает слабый козлиный запах. Не иначе, прикатил тот самый болван из эскорта "встречающих".

Долгое время я проплываю под темными сводами тюремных коридоров. Магические светильники едва мерцают в полутьме. Сейчас заключенным предложат скудный ужин и объявят отбой. Интересно, а что у них в меню?

Издалека приближается яркий свет. Высокий прямоугольник поглощает меня с головой. Морщусь от боли и покалывания в глазах. С трудом привыкаю к столь освещенному месту.

Я нахожусь в просторном кабинете. Стены выкрашены в кричащие тона апельсинового цвета. На окнах решетки, но убранные какими-то ползущими лианами и розовыми цветками. На полу шикарный ковер, кажется, темно-эльфийской работы. Или гноллы вышивали эти орнаменты с урбанистическим пейзажем? Ума не приложу. Искусство всегда считалось одним из самых слабых моих мест.

У стены полукругом расставлены простые деревянные стулья. Напротив монструозный диван черного цвета, весящий, наверное, с тысячу гранков. Между стульями и диваном примостился немалый стол, столь громоздкой и широкий, что на нем спокойно можно усадить дивизию боевых вороноборотней. За столом, заваленным всяческими бумагами, виднеется высокое кресло, Зерцало Душ и безвкусная картина в раме из чистого золота.

Комната несомненно принадлежит начальнику тюрьмы. Большинство таких личностей любят окружать себе циклопическим конструкциями и драгоценными изделиями, лишенными смысла.

Картина на стене должна бы сообщать преступникам о безнадежности их существования. Вон, одних только серых и серо-бурых тонов штук сто. Все это окружено многочисленными кляксами, чернильными разводами и прочей ахинеей. Кажется, художника длительное время тошнило на это полотно. Ума не приложу, как он ухитрился продать свое безумное творение? Страшный, депрессивный пейзаж в стиле постдоунизма. Но есть и небольшая капелька оптимизма. На самой верхушке, на дистанции в ноготь от полотна, виднеется маленькая точка снежно-белого цвета. Это, видимо, означает тюремную жизнь. Черные будни, безысходность и скука. А белая точка – выход из тюрьмы. Мол, если выйдешь, то только вверх – прямым экспрессом на небеса.

Я вздыхаю и облегченно раскидываюсь на ковре. Присесть меня, конечно же, не пригласили.

Мимо топают тяжелые шаги. Скрипит кожаная обивка кресла, громко стучит ящик стола.

– Наде-еньте на не-его че-его-нибудь, – сварливо требует знакомый голос. – Е-еще сбе-ежит.

– От меня не сбежит, – отвечают грозным басом. – Пусть только попробует.

Меня прижимают к полу. На запястьях позванивает металл, что-то больно врезается в кожу.

– Ноги тоже!

Рывок, меня почти приподнимают в воздух. Левая лодыжка вспыхивает пламенем, правая холодеет. С глухим удовольствием ощущаю, что правую ногу не пристегнули как следует. У меня остается немалый шанс.

– А те-еперь посадите!

Меня бесцеремонно бросают на твердый стул.

– Нельзя было на диван? – едва раздвигаю разбитые губы.

– Не-ельзя, – весело отвечает сидящий за столом. – Не-е то еще что-нибудь придумае-ешь.

– Например?

– Убе-ежишь как-нибудь. Кто ж те-ебя знает, опе-еративника замше-елого!