Вернуться домой

— Если брать весь перечень грехов, скрупулезно собранный церковниками в "Зеркале совести" — никто не безгрешен, разумеется. Однако простые евангельские требования — в них-то что сложного? И почему это кажется таким сложным огромному большинству людей? Ты думал об этом?

Вернер отвернулся и притормозил лошадь. Он не хотел об этом говорить, потому что Инка снова был прав.

— Может быть, это "зеркало совести", эти перечни мелких проступков якобы в глазах Бога — какой-нибудь онанизм, мелкая безобидная ложь, якобы лень, якобы неуместное веселье — и придумано только для успокоения совести урку. Они не могут жить рядом с амару, для которых евангельские нормы естественны — и придумали концепцию "все грешны". А ведь Христос ничего подобного в виду не имел.

В другой раз они разговаривали в доме Инти, у камина. Снова тибетская зима выла снаружи, швыряя в купол мерзлые клочья снега. Лан-генератор спасал поселок от постороннего любопытства — но не от зимы.

От холода хорошо помогало центральное отопление от геомеханического генератора. Неисчерпаемая, жаркая энергия. Камин был электрическим, и тихо потрескивал, имитируя сгорание дров.

— Все-таки это ерунда, — говорил Вернер, — не может так быть. Человек — биосоциальная система. Во многом он определяется воспитанием. Это подтверждает и близнецовый метод, и многое другое. Воздействие социальной среды значительно сильнее, чем биология.

— Все верно, — соглашался Инка, — поэтому мы не всяких амару из мира сюда забираем. Не всех вытаскиваем. Со временем, по мере расширения хальтаяты, конечно, все встанет на свои места. А сейчас нам на глаз и определить невозможно — где амару, где урку? Среди сотни профессоров может быть только два амару, а среди сотни рабочих случайно окажется тридцать.

— Что же, нет никаких методов выявления? — заинтересовался Вернер.

— Нет. Вот композитор — как ты определишь, амару он или урку?

— Так ты же говорил, что урку неинтересно музыку сочинять?

— Верно. Урку и исполнять музыку неинтересно. Однако ему интересно пробиться, оказаться первым в иерархии, самым лучшим, блистать. У него честолюбие, задор, и ради этого честолюбия, если правильно воспитывать с детства, урку будет не разгибаясь сидеть за инструментом. Если это женщина, она это будет делать из послушания — потому что ее учили быть хорошей девочкой, заниматься, и она себя чувствует хорошей девочкой, хочет зарабатывать деньги своей игрой. Одно у них общее — они играют не ради самой музыки.

— Все же есть различие и в самой музыке, — задумчиво сказала Инти.

— Да, — согласился Инка, — но не будучи специалистом, ты можешь этого и не понять. И стопроцентно утверждать нельзя. Амару играет ради самой музыки. Потому что ему нравится играть. Хочется совершенствовать свое умение, оттачивать, чтобы произвести еще более дивные звуки, чтобы создать гармонию. Но на выходе у него, и у урку одно и то же — музыка. Вероятно, у амару она будет талантливее. Но как ты определишь уровень таланта вот так, с ходу? Урку можно научить чему угодно, и он будет успешно копировать амару. Как обезьяна копирует повадки и жесты человека. Урку будет писать научные работы, духовные сочинения, стихи. Все возможно. Правда, все те, чьи произведения прожили дольше ста лет — были амару. Но у современника ведь ты уровень таланта не определишь.

Вернер потянулся за бокалом. Инти плеснула темной тягучей жидкости, Вернер поднял бокал — на просвет вино было темно-красным, полупрозрачным, с играющими внутри языками огня. Он слегка пригубил.

Амару пили вино. Кому принадлежало открытие алкоголя — осталось скрытым в тысячелетиях. Но амару не имели ничего против легких напитков — вина и пива, благодаря повышенной активности расщепляющих ферментов они почти никогда не пьянели и никогда не становились алкоголиками. Разве что это случалось с полукровками в миру — и то природная жизнестойкость амару обычно спасала их от такой участи.

— Пойми, весь социальный прогресс там, у людей, зависит от того, какие условия они создадут для своих амару. Создадут общество, где вознаграждается и ценится труд и знание, целомудрие — это общество процветает. Пусть они приписывают это воспитанию масс... массы чхать хотели на просвещение. А вот амару, скрытые среди этих масс — очень даже на это реагируют.

— Но все же, — Вернер отпил еще вина, — если вот ребенок урку в профессорской семье...

— Ему внушат ценность образования, покажут на примере, что достичь высокого положения, денег и почета он может только через образование. Вовремя подстегнут, накажут и поощрят. Ребенок с отвращением, через силу, но выучится. Сам станет профессором. Неотличимым от амару внешне, образованным, культурным. Только он никогда не будет счастлив при этом. В глубине души такой мальчик всегда будет мечтать о вольном пиратстве, бесшабашных драках и войне, а такая девочка — о патриархальной семье и безответственности под крылышком мужа.

— Так может быть, так и надо? — спросил Вернер, — учить их через силу? Заставить их быть цивилизованными...