Вернуться из смерти

  Интересно, а рабов "призывать", как говорил Моррест, будут?

  Воспоминание о Морресте привычно резануло сердце. Как-то он там, в чужой стране и чужом, так не похожем на его собственный, мире? Там война - да такая, по сравнению с которой вся борэйнская эпопея покажется детской потасовкой. Если Амори не казнит Морреста, и он сумеет вырваться, ему придётся иметь дело с лучшей армией и лучшим полководцем Сэрхирга. Продержится ли до того времени, когда придёт помощь? Продержатся ли все сколенцы?

  - Тайпти, - как ветер облака, унёс отвлечённые мысли шёпот пирующих. Не то слово, не то имя произносилось с неподдельным уважением. Так говорят о человеке, не унаследовавшем, а завоевавшем авторитет. - Сама Тайпти Янаян...

  "Действительно будет танцевать, - удивлённо подумала Эвинна, оглядывая пиршественный зал. - А я думала, это несовместимо с политикой..."

  И точно! По залу рассыпалась барабанная дробь, послышались переливы флейт, зазвенели струны - укрытый в прикрытом гобеленами закутке оркестр заиграл музыку.

  Эвинна успела заметить, как раскрылась разукрашенная дверь в дальнем конце зала - и в кружении осыпанной блёстками юбки, звеня браслетами, на служащий сценой помост выплыла танцовщица. Вокруг её головы вились распущенные длинные волосы цвета воронова крыла, высокий, выдающий недюжинный ум, лоб охватывала узорчатая золотая диадема. Чуть выше щиколоток, рассыпая по залу мелодичный звон, были намотаны длинные верёвки со вплетёнными в них серебряными бубенцами. Унизанные тонкими браслетами руки мелькали в воздухе, длинные, изящные пальцы плели одной танцовщице ведомый узор. Проснувшееся сознание Артси отметило редкое мастерство танцовщицы: кому, как не уличной плясунье, оценить сложность танца и уровень его исполнения. Политика тоже танец - танец на лезвии меча.

  Движения танцовщицы замедлились и стали женственно-плавными, каждым из них она будто дразнила собравшихся в зале мужчин. Здешнюю речь Эвинна понимала с пятого на десятое, Артси не понимала вообще. Тут говорили либо по-хорадонски, либо по-браггарски с добавлением кенсийских словечек, на худой конец, по-крамски. Наконец, в ходу был и изрядно разбавленный северными говорами сколенский язык, точнее, какой-то малопонятный диалект.

  Но лукавые взгляды, озорная улыбка на полных, ярко накрашенных губах, тоненький перезвон браслетов и ножных колокольцев подсказывали: она исполняет не религиозный гимн и не героическую балладу. Потом девушка села в грациозной, полной изысканности позе, и, изображая всё в лицах, запела:

  Всё это было так давно,
  Что уж никто не помнит. Но
  Всё было так:
  Жил жрец. Он так Богам служил,
  Что Им давно досадой был,
  Хеги-Простак.
  И женщина жила одна:
  Красива, молода, стройна,
  В глазах, как в омутах, нет дна,
  Звалась Ниша.
  Жила она в городе том,
  И муж был у неё, и дом...
  Увы! Всегда томилась в нём
  Её душа.
  Однажды на базаре том,
  Где жили, встретились вдвоём
  Жрец и жена.
  Она твердит ему: "Беда!
  Хочу свободной быть всегда
  От дел домашних. Потому
  Всегда грустна".
  И жрец сказал: "Твоя тоска,
  Открою тайну, мне близка.
  Мне, как тебе, столь же горька
  Доля моя.
  Давай же мы поступим так:
  Ты будешь - жрец, Хеги-Простак,
  Ну, а тобою - я.
  И, враз одежды обменяв,
  Домой шли, голову подняв,
  Каждый к себе.
  И, к её мужу прйдя, жрец
  Вздохнул от счастья, наконец:
  "Теперь тебе
  За всё сторицей отвечать,
  Богов молитвой ублажать,
  Вымаливать всем благодать
  Сейчас и впредь".
  В восторге полном и Ниша:
  "Теперь себе я госпожа,
  Меня все будут уважать,
  Войду я в храм свой не спеша -
  Молитвы петь!"