Вернуться в осень

Он сидел на полу, запрокинув голову затылком к стене и закрыв глаза, этот странный узник, арестант, разбойник, пират… Тогда почему странный? Сергей молча разглядывал его — что в нем было такого, что заставило тогда задержать взгляд? Спутанные волосы и щетина — больше напоминающая бороду, обветренное лицо и жилистые руки — безвольно свисающие с полусогнутых колен… Руки, возможно, видевшие много крови.

Человек открыл глаза и посмотрел на них — Сергей отвернулся. Он мог бы и не открывать глаза. Потому что взгляда — в привычном человеческом понимании — все равно не было. Была пустота, глубокая пустота, очень знакомая Сергею, когда все равно и безразлично — есть здесь кто-нибудь или нет, кто-то говорит или кто-то молчит, рушатся стены или горит потолок, или даже разверзается сама земля и трубит горн Страшного Суда…

— Здравствуйте, человек, — сказала принцесса.

Он опять закрыл глаза.

— Оставьте меня в покое. — Голос напоминал перемалывающие жернова мельницы. — Позовите, когда будет казнь.

— Казни может и не быть, — спокойно сказала Эния.

Это было сказано как-то холодно, спокойно и уверенно-безразлично, что даже у Сергея почему-то сразу пропали сомнения — так и будет, это не просто слова, это констатация факта. Это говорила принцесса.

Человек открыл глаза и посмотрел на нее, в них что-то прошло, что-то — но совсем не удивление и не надежда. Его глаза напоминали залитый водой и потушенный костер, костер былой боли — когда после жаркого пламени остается только зола, и ветер иногда поднимает оставшийся, никому не нужный пепел…

— В чем ваша вина? — опять спокойно сказала Эния.

Ей невозможно было не ответить.

— Я преступник, леди, — тихо и медленно произнес человек. — Я убийца. Мои руки по локоть в крови. Я ХОЧУ казни. Прощайте.

Так. Она все-таки заставила его говорить. Он ей ответил, этот обгоревший и почерневший гроб — опустившийся под землю глубокого безразличия… Значит, диалог будет.

— Вы сами пришли, — холодно констатировала принцесса. — И сами попросили смерти. Вы считаете, что заслужили избавления?

Человек оторвал голову от стены и повернулся — в его глазах впервые пробежало что-то человеческое. Никто еще не говорил такое, что смерть — это избавление, и это избавление надо заслуживать… Однако это соответствовало его состоянию. Похоже, он даже немного удивился.

— Не заслужил… — Он опять откинул голову на стену. — Можете сделать это медленно и мучительно. Мне все равно.

— Послушайте, — неожиданно очень мягко и тепло сказала Эния — совершенно неожиданно. Она подошла и опустилась рядом на корточки. — Только немного послушайте. Вы совершили много страшного и много злого. Пускай так — я не сомневаюсь в этом и не хочу вдаваться в подробности. Пускай так. Но… Но что-то произошло. Произошло то, что случается далеко не с каждым. Вас испепелила совесть… — Власть сменилась материнством — настоящим, и это была не подделка — теплоту, заботу и участие ощутил даже Сергей. — Совесть пришла — она пришла и заполнила все. Она вывернула вашу душу и заставила возненавидеть себя. Она пришла — и вы увидели все. Кто вы есть, кем были и кем стали. Все. И тогда захотелось умереть… Так?

Он молчал, однако его глаза не отрывались от принцессы, и в них уже не было безразличия — в них начала появляться боль. Это была правда. Такая правда не могла, просто не могла ТАК переплетаться с участием. Да кто она такая…

Сергей прислонился спиной к стене, восхищенно глядя на Энию. Она вывела его, это же надо — вывела из ступора, ступора равнодушия, и так быстро. Елки, как ему далеко до нее, до ее воспитания, интуиции и… И сердца.

— Вы вспомнили самого себя, — мягко продолжала принцесса. — Сначала, наверное, маленьким и игривым малышом, затем парнем… Возможно, своих родителей — отца, мать… У вас, случайно, нет детей?

— Хватит! — глухо сказал он и опустил голову, закрыв глаза — его грудь поднялась и опустилась, как на вздохе после тяжелого рывка. — Хватит… Зачем вы пришли? Вы что, посланники ада? Я же еще здесь, на земле…

Эния молчала, не отрывая от него мягкого материнского взгляда. Она ждала — его сердце слишком долго несло в себе этот страшный и непосильный груз, тоннами сдавивший голову и обледенелое сердце, слишком долго выматывало душу — теперь его просто должно было прорвать…

Но его не прорвало. Он опять открыл глаза и уставился в пустоту, заросшие губы разъехались в саркастической улыбке — если можно назвать улыбкой оскал трупа.

— Мои родители… Моя жена, мои дети… — Голос надорвался. — Они давно отказались от меня. Они — изгои в городе и никто не хочет их знать. Мои дети… они всегда только вдвоем и боятся показаться там, где другие дети. Я принес слишком много горя… многим, слишком много. Ничто не держит меня в этом мире — ничто. Я хочу смерти.