Вернуться в осень

— Будут прокляты все юбки на свете. — Гай помрачнел. — Вперед!

Пятерка уставших лошадей понеслась вниз по склону, забирая влево, чтобы обогнуть город с юга.

«…Так и должно быть — всему определено свое. Вольному — воля… Ты слишком высоко взлетел, слишком высоко, и в своих мечтах тоже. Но ты сам — не высотная птица и высоко летать не можешь. Случилось просто то, что все равно должно было случиться, рано или поздно. И лучше уж рано, потому что потом могло быть еще больнее — чем выше, тем хуже падать…»

Эния расхохоталась, призрачная — в свете колышущегося костра. «До чего же ты простодушный, Сергей, аж жуть просто… Ты мне нравишься, честно, но мне очень и очень жаль тебя — разве можно быть таким, как ты, таким простым и доверчивым? Ты что, не знал, что так все равно будет?»

Глаза отсвечивали в темноте насыщенной синевой. «Это дворец, Сережа, королевский дворец — ты хоть в книжках читал когда-нибудь про такое? Это определяется самой жизнью, той жизнью — которая с самых пеленок, с младенчества, с молока матери и няни. Это называется большая политика, ты ведь не раз слышал такие слова. Ты же телевизор частенько смотришь, вроде неглупый парень совсем, знаешь — иногда, правда только, что нельзя верить всему — что там рассказывают и загибают большие дяди… Смешной ты, ей-богу, смешной совсем».

«Глупости. Разве я такой доверчивый? Да меня чаще обвиняли в скептицизме…»

— Серый, может, чаю?

Сергей встряхнул головой — Гай протягивал ему дымящуюся кружку. Из-за деревьев появился Камбит и высыпал у костра большую охапку дров. Шорник их старательно ломал об колено, откладывая те, которые побольше, молчаливому Люеру. Невдалеке в просвете сверкал широкий боевой топор — толстые коряги вздрагивали, заставляя деревья вокруг звенеть от разлетающихся щепок.

— Спасибо. — Сергей взял кружку. — В какой стороне отсюда Рох?

— Туда. — Гай махнул рукой. — Тысячи две шагов… Подожди, сейчас будет Сват.

— А Наодок?

— Нельзя, Ант, и в Ишемир тоже. Туда придут в первую очередь. Только подставим твоих…

Сергей вздохнул и положил подбородок на руки, уставившись неподвижно в огонь.

«Дело совсем не в том, что у нас разные положения. — Эния опять смеялась. — Смешной ты, Сережа. Положение можно изменить, и оно изменяется. И не в знатностях и деньгах — это тоже меняется. Дело в головах. В твоей голове. Просто, Сережа, ты — птица не того полета, ты не можешь жить в высоте. Там, где видно далеко вокруг, и людей, и людские дела, и города, и даже будущее. Чем выше, тем необъятнее простор и тем сильнее понимается, что с земными мерками к облакам и к будущему не подойти. Это политика, это очень сложно, это судьбы многих людей, и поэтому там — другие взгляды и принципы, и другие критерии отбора, и другие мысли. Это — широта и стратегия, там выживают только генералы — в душе генералы, Сергей. Ты уже слышал такое — которые сумеют пожертвовать сотнями, но для того чтобы выжили тысячи».

«Чушь, все это чушь. Все — красивые слова. Я не хочу общаться с тем — который со спокойной душой может пожертвовать сотнями. И я не политик. Я сто раз говорил, что я — не птица высокого полета. Я вообще не люблю высоту. И жертвовать — другими».

«Но тогда зачем ты допускал эту мысль? Зачем принимал ее? Как будто то, что выросло здесь, с детства впитывая высоту и широту, может соответствовать твоим представлениям и быть твоим?»

Может, это и правда? Может, и правда. Только все равно ничего не меняет. Потому что боль остается, и сумрак, и тяжесть в душе…

— Пойду пройдусь немного… — Сергей вздохнул и поднялся, отряхивая руки — непонятно от чего, и неторопливо двинулся за деревья.

Все проводили его тревожными взглядами.

«Правильно ты сказал, Сережа, абсолютно правильно, каждому — свое. — Она опять улыбалась, даже как-то сочувствующе. — Хоть и написано это на воротах Бухенвальда. У каждого — своя голова, способная что-то вместить, и суметь, и показать — вот это и есть то, свое. Ты, Сережечка, может, и хороший семьянин… Но ты не воин, хоть и машешь мечом, как рубака. Потому что воин, дорогой, это прежде всего — победитель. Он не останавливается перед проблемами и трудностями, его не сломят всякие короли и страхи, страхи за будущее… Воин — сам кузнец своего счастья».

Опять все слова, возвышенные слова. Воин, победитель, кузнец… Сколько об этом снято фильмов, где зрители визжат от восторга, а потом лупят стариков в подворотнях и гордо грубят родителям и учителям. Кузнецы, елки-палки. Сколько написано книг и песен… Только вот счастье у каждого — разное. И то, что замечательным кажется тебе, совсем не подходит соседу. И то, что ты лезешь и добиваешься для себя, может всю жизнь испоганить другому. Это смахивает не на кузню, это больше похоже на эгоизм. Конечно, ломаться не надо, но и лезть напролом — не победа.

«Это все философия, ты — философ, Сережа, тут нагородить можно всякого. Тогда где, по-твоему, победа? И кто, по-твоему, — победитель?»