Вернуться живым

– Ладно, бульба недоделанная, хватай автомат и бегом, быстро, как только можешь.

Глаза его радостно загорелись. Мое решение облегчить его ношу сержанта очень обрадовало, однако скорости ему не прибавило. Теперь мешал вещмешок, который почему-то отвисал все ниже, а автомат прикладом цеплял ноги. Юра все свои усилия сосредоточил на борьбе с ним.

– Бульбаш! Не надейся, что я и автомат за тебя понесу, у меня всего две руки, два плеча.

– Да я ничего такого не думаю, – задыхаясь, ответил Юревич, но в его серых глазах явно промелькнула подлая мыслишка.

– Стоп! Быстро перебери шмотки в вещевом мешке!

Боец вытряхнул содержимое из мешка: две минометные мины в самом низу, четыре гранаты, мешочек с патронами, сверху одежда и пара банок сухпая, пустые фляги.

– Клади мины сверху и быстро перематывай портянки.

Я посмотрел в сторону вершины хребта, там были уже видны фигуры наших преследователей. Пора чуть охладить их пыл. Дал длинную очередь для острастки – пусть не спешат – и догнал сержанта.

– Бегом, бегом, пехота зачуханная! Мать твою!

И в довершение тирады дал ему под зад щедрого пинка. Сержант приободрился и поскакал гораздо резвее. Теперь со стволом пулемета не успевал за ним уже я сам. Тельняшка мокрая насквозь, рюкзак хоть и полупустой, а остатки боезапаса тянут плечи к земле. К земле давил и двенадцатикилограммовый ствол. Как он его нес предыдущие пятнадцать километров? Теперь мне предстоит бег по хребту со стволом!

Дышать становилось тяжелее. Черт меня дернул на эту войну. Где были мозги? Доброволец хренов. Так и пропаду ни за что. Хорошо, если легко, а если с мучениями?

Солнце медленно садилось и палило не так ужасно, как в полдень, но все равно палило. Хотелось пить, но воды не было. Кончилась еще утром. Мои семенящие шаги и легкая трусца Юревича совпадали по частоте, а его надрывное дыхание и мое тоже сливались в один хрип. Загнанные боевые лошади. Когда же ротный заметит, что мы гибельно отстали? А может, видит, материт, но надеется, что успеем уйти, и не хочет всех угробить?

Сзади послышались первые выстрелы, очереди пока не долетали, но так долго не может продолжаться. Проклятый ствол! Снова переходим на бег. Выстрелы придают ускорение. Хочется жить.

Впереди возникла гряда небольших камней, ствол с плеча на землю – очередь по горному склону повыше и еще одна – поближе. Меняю пустой магазин в лифчик-нагрудник, наполненный – в автомат. Теперь меняем ношу: ствол пулемета в руку, автомат на плечо, легче не становится, вновь возвращаю ствол на плечо. Чтоб треснул тот, кто придумал такой тяжелый пулемет, хорошо хоть он разборный. Быстро догоняю Юревича, руки для подзатыльника заняты, потому вновь отвешиваю ускоряющий пинок.

Это действует, но только минут на пять. Главное, чтоб он не упал и не отказался идти. Тогда обоим кранты, его не бросишь, а сил тащить нет. «Духи» нас нагонят быстро. Финалом будет короткая перестрелка, и придется себя любимого подорвать гранатой. А не хочется. Жутко не хочется.

– Юрик, милый, давай скачками, быстрее! Пошел на хрен с подскоком и притопом. Жить не хочешь, что ли?

Умоляющие глаза на грязном лице говорили, что хочет, но почти не может хотеть жить. Больше всего бесили эти хлюпающие сапоги, в которых он был как мальчик-с-пальчик и кот в сапогах одновременно.

Пули внезапно зарылись в каменистый склон совсем рядом. Вот это уже совсем плохо. Это уже полный абздец. Как они быстро бегут, гады. Видимо, преследователи спешат налегке.

Но эта «духовская» очередь придала силы и сержанту, и мне. Минут пятнадцать мы неслись как метеоры, с хрипом, с клекотом рваного дыхания в горле, слюна пересохла в запекшейся глотке. Сердце бешено рвалось из груди. Молотом бьет пульс в висках, ноги как чугунные, но бежать необходимо. Проклятый ствол! Бросить нельзя: пулемет без него – кусок железа, а запасного ствола в горах нет.

Не останавливаясь, разворачиваюсь и пячусь спиной. Даю очередь вдоль склона из автомата, зажатого прикладом под мышкой, не прицельно, но пусть «духи» сильно не спешат и не радуются добыче прежде времени.

До меня долетел вопль дикой радости Юревича.

– Наши! Вижу наших! Скорее, товарищ лейтенант!

Ну, вот, теперь он меня подгоняет…

У берега речушки лежали оба брата-мусульманина и о чем-то мирно, как дома, беседовали на своем языке.

– Мурзаилов! Уходим!

Пулеметчик нехотя прервался и с уверенностью бывалого солдата на ломаном, гортанном языке, отдаленно напоминающем русскую речь, начал костерить молодежь, горы, жару, солнце. На его сером, обветренном, заросшем щетиной лице появилась ободряющая улыбка. Как он умудрялся постоянно зарастать щетиной до самых глаз? Загадка. Недаром он с высокогорного Памира.

По ручью никто не крался, «духов» нигде пока не видно, поэтому нужно быстрей уходить. Мы дали в обе стороны вдоль ручья несколько длинных очередей из пулеметов и тоже побежали. На вершине склона нагоняем выползающих измученных солдат.