Вернувшиеся

Марвина Паркера обвинили в организации беспорядков. Суд отказался выпускать его под залог. Столкновения в школе закончились тем, что парню выбили плечо и сломали ребро. Хотя вся их команда знала о возможных рисках, Фред чувствовал вину за результат протестной акции. Размышляя о ней, он признавал, что это была дурацкая идея. Он просто сказал Марвину: «Надо преподать им урок. Заставить их подумать о переводе лагеря в другое место. Пусть убираются из нашего города». И Паркер согласился. Теперь он находился в тюремном лазарете, избитый и безвинно осужденный. Это не стыковалось с совестью Фреда.

К сожалению, он ничем не мог помочь товарищу. И сейчас после всех разбирательств — несмотря на арест Марвина — Фред чувствовал, что их провокации в лагере было недостаточно. Вероятно, они слишком мало работали над планом операции. А ведь имелось столько возможностей.

В тот вечер к Грину пришло несколько горожан. Они поняли, какое великое дело пытались выполнить Фред и Марвин. Им хотелось помочь. Они клялись, что возьмутся за любые задания. Их было немного, и большинство мужчин годилось только для пустой болтовни. Но Фред чувствовал, что два или три парня действительно могли оказаться полезными, когда придет нужное время.

И это время пришло. Правительство отняло у жителей почти весь город. Людей заставляли съезжать из домов или жить с арестантами. Проклятье! Они забрали дом Марвина Паркера. Агенты Бюро и проклятые «вернувшиеся» присвоили его себе.

Такая же несправедливость творилась и в других местах. Фред знал, что терпение людей было на исходе. Многие кончали жизнь самоубийством. Кому-то следовало положить этому конец. Ради Аркадии! Ради истинно живых! Кто-то должен был поднять народ на бунт и повести его против «вернувшихся». Это нужно было сделать в самом начале. Тогда ситуация не зашла бы так далеко. Марвин правильно говорил, рассказывая о вулкане на заднем дворе глупой женщины. Люди слишком долго чесали затылки и лениво наблюдали за происходящим. Фред не мог позволить этому случиться. Нашествие «вернувшихся» стало его личным делом.

Позже, разработав план следующей операции, Грин пошел спать и впервые за последние месяцы увидел сон. Когда он с криком проснулся, за окнами было темно. Его горло болело. Изо рта, по непонятной причине, вырывались хриплые стоны. Фред помнил лишь несколько деталей сна: тихую музыку и темный дом, в котором он бродил. Он помнил, что женский голос пел ему песню.

Грин вытянул руку и, ощупав пустое пространство на кровати рядом с собой — то место, где никто не спал, — с надеждой позвал:

— Мэри? Мэри?

Пустой дом ответил ему молчанием.

Он вскочил с кровати и почти бегом направился в ванную комнату. Включив свет, Фред опустился на четвереньки и начал рассматривать кафельные плитки, где некогда Мэри, истекая кровью, плакала о потерянном ребенке. Ему хотелось понять, что она думала бы о нем, если бы вернулась с того света.

Через некоторое время Фред выключил свет и покинул ванную. Он пошел в мастерскую, которую годы назад называл своей «проектной комнатой». Это было большое помещение, пропахшее плесенью и пылью. На полках в полном беспорядке лежали инструменты. На верстаке и на полу валялись незавершенные поделки из дерева. Грин стоял на пороге и разглядывал вещи, которые он когда-то начал создавать, но так и не закончил. Шахматы из красной древесины (он не знал, как играть в них, но его привлекала сложность резьбы таких симметричных фигур). Трибуна из дуба (Фред никогда не произносил речей перед публикой, но ему нравилось место, где выступали ораторы). И, наконец, небольшая лошадка-качалка.

Его ум не желал вспоминать, почему он начал вырезать эту лошадку или что послужило поводом для приостановки работы. Тем не менее она стояла в углу его «проектной комнаты», погребенная под коробками и стегаными одеялами, хранившимися тут после зимы. Зачем ему понадобилось делать эту глупую качалку?

Он прошел по пыльному полу к незавершенной лошадке и провел рукой по неотшлифованному грубому дереву. Оно было приятным на ощупь. Годы забвения сгладили все острые края.

Хотя качалка не являлась его лучшим творением, Фред не считал ее плохо сделанной вещью — возможно, просто дилетантской. Рот получился немного кривым. Но ему нравились уши лошадки. Внезапно он вспомнил, как много внимания уделял их форме. Они были единственной частью работы, которая у него получилась. Он вырезал их очень долго. Его пальцы ныли от боли несколько дней. Но, глядя теперь на уши лошади, он чувствовал удовлетворение. Его усилия оказались не напрасными.

Внезапно он заметил буквы, вырезанные на дереве — прямо за ушами, где начиналась грива. Они были такие маленькие, что их мог бы увидеть только тот, кто качался бы на лошадке.

Х-И-З-Е-Р.

Неужели это было имя, которое они с женой выбрали для своего ребенка?

— Мэри? — крикнул Фред в последний раз.

Когда ответа не последовало, ему показалось, что сама вселенная подтвердила все задуманные им планы. Он дал ей шанс. Он хотел заставить ее передумать, а она в ответ промолчала, как и его пустой дом.

Натаниэль Шумахер