Вернувшийся к ответу

– Ну, конечно, как все мальчишки. Мне очень нравилась форма суворовцев, их черные брюки с лампасами, белые гимнастерки с красными погонами…

– Аркадий, не говори красиво, – величавым жестом прервал его Леонтьев, демонстрируя, что с романом Тургенева «Отцы и дети» он как минимум знаком. – Все намного проще. Напротив нашего министерства раньше было суворовское училище.

– Да, я знаю, мы здесь жили неподалеку, – вставил «новобранец» свои «пять копеек».

– Вот и прекрасно, – обрадовался редактор. – Возле училища есть продовольственный магазинчик, его местные жители по старой памяти «суворовский» называют. Так вот. Сбегай в магазин и купи две бутылки водки, буханку серого хлеба, к вечеру как раз горячий подвозят, и две селедки, только обязательно бочковые, и пожирнее выбирай. Валька! Лук у нас есть? – своим звучным голосом прокричал редактор, и из соседней комнаты тотчас раздался голос машинистки: «Целых три луковицы».

– Значит, лук покупать не надо. Держи деньги и – одна нога здесь, вторая уже тоже здесь.

Отправляясь в суворовский магазин, куда он еще детсадовским малышом, зажав в кулачке медный пятак, частенько прибегал, чтобы купить свежий бублик, Аркаша одно лишь заклинание твердил: только бы никого из знакомых не встретить. И первой, кого он увидел, была уборщица Айниса, тетя Аня, как ее звали и взрослые, и дети. «Ноги вытирай», – буркнула тётя Аня, но, к счастью, его не узнавая. Он взял с полки хлеб, со знанием выбрал две селедки – дело привычное, не раз в этом магазине по поручению родных селедку покупал, – и протиснулся к прилавку. Хорошо, что продавцы здесь давно поменялись. Преодолевая смущение – водку-то покупал впервые в жизни, протянул деньги и, сам не понимая, с чего вдруг, брякнул: «Килограмм водки».

– Чего, чего? – опешила продавщица, а потом рассмеялась. – Ну ты хохмач. Надо же – водки ему килограмм. Ну, держи свой килограммчик, – она протянула ему две поллитровки и снова рассмеялась.

С объемистым свертком в руках поспешил в редакцию, где юного гонца ждали с нетерпением.

Сославшись на какие-то неотложные дела, Аркадий отказался от участия в попойке и отправился домой. На следующий день, часам к десяти, он приехал в редакцию, где, кроме Вальки-машинистки, никого не было. Она запихивала в полуразвалившийся шкаф свернутый матрас – не было никаких сомнений, что ночевала она здесь же. В помещении, что называется, дышать было нечем – тяжелый запах алкоголя и табака перешивался с запахами неубранной еды, на столах валялись куски недоеденной селедки. Повсюду – пустые бутылки, из-под водки и дешевого портвейна. Судя по всему, приверженность к суворовцам здесь вчера проявляли еще не раз.

– Ты чего приперся ни свет ни срамши? – попеняла ему машинистка. – У нас сегодня верстки нет, раньше двенадцати никого не будет.

Она принялась собирать грязную посуду, потом бросила, взялась за веник.

– Чего стоишь –руки в брюки, – прикрикнула она на новичка. – Все равно дел никаких нет. Давай, помогай.

– Я позже зайду, часам к двенадцати, – ответил Аркадий и твердо, с вызовом даже, добавил: – Я сюда курьером устроился, а не уборщицей.

– Ишь ты, барин какой выискался, – визгливо начала Валька, но, видя, что парень направился к двери, тут же искательным тоном запричитала:

– Погоди, погоди, дай хоть рубчик-то на поправку, я в получку отдам.

Возле входа Аркадий еще накануне приметил «почти новый» мотороллер – проржавевшую «Вятку», которая с трудом, кашляя, как больной в последней стадии чахотки, но все же завелась. Номерного знака на этом допотопном транспортном средстве не было. Аркадий снова зашел в редакцию, ножницами вырезал заголовок газеты, приклеил на картонку и приспособил свое изобретение вместо номера. После чего, удовлетворенный, отправился по своим делам.

Когда он вернулся, в комнатах был относительный порядок. Раскрасневшаяся, явно поправившая здоровье Валька пристроилась у нерасчехлённой пишущей машинки и что-то грустно напевала. За письменным столом сидела опрятно одетая женщина и читала газетные гранки, сверяя их с оригиналами. Геннадий Иванович, всё также в пальто, восседал за своим огромным столом и трапезничал: перед ним стояла уже наполовину опустошенная бутылка водки, на газете лежали ломти хлеба и все та же низменная селедка. Селедку редактор кромсал не ножом, а строкомером – такой длинной тончайшей металлической линейкой, на которой обозначены размеры типографских шрифтов. На Маркова Леонтьев уставился с явным непониманием. На выручку «благодетелю», рубля вполне ей хватило, чтобы славно опохмелиться, пришла машинистка. – Вы, Геннадий Иванович, вчера этого мальчика курьером взяли, – плотоядно облизываясь и недвусмысленно поглядывая на водку, напомнила она.

– Точно! – прихлопнул себя по лбу редактор. – Вспомнил, тебя Марк зовут.

– Нет, поправил вновь испеченный курьер. – Моя фамилия – Марков, а зовут меня Аркадий.