Вернувшийся к рассвету (СИ)

Вот с таким неумным и геройским видом меня и явил из темноты дрожащий свет ручных фонариков. Вокруг меня и затравленно озирающихся детдомовцев затопали, загомонили, бас физрука разнёс остатки тишины рёвом боевого рога - Иван узрел на сырой траве мечту своей жизни. Тут же раздаются звуки нескольких затрещин, с треском рвётся чья-то рубаха, и кто-то вскрикивает от боли. Это Косой. Гнус и Шалый всё ещё на траве. Шалый и не вставал, а Гнус только что был сбит с ног богатырской дланью физрука. Физрук абсолютно предсказуем и полностью оправдывает мои расчёты. Недовольный, скрипучий от раздражения голос директора лагеря останавливает начавшуюся расправу. Он раздраженно светит фонариком в глаза съежившимся воришкам и бросает на всех присутствующих короткие злые взгляды. Его можно понять - писать объяснительные удовольствия мало, а писать ему придётся много. И не по разу. Кража в пионерском лагере - это ЧП, а скрыть её не удастся - слишком много свидетелей, да и не печеньки из тумбочки украли. По его лицу мне видно, как по его извилинам судорожно мечется одна, беспокойная и пугающая его до дрожи в коленях мысль - какой же вывод сделают вышестоящие товарищи? Снимут с должности или всё обойдётся выговором с занесением в личное дело? Директор лагеря бросает на меня наполненный бессильной ненавистью взгляд и встречает в ответ глупый и восторженный. 'Герой, бл..ь, недоношенный!' - произносит он одними губами и отворачивается. Скованно тянется за сигаретами и, сломав несколько спичек, с трудом прикуривает и с тяжелым вздохом выдыхает клуб дыма. Старший пионервожатый держится на границе круга света, молчит и не вмешивается. Его тяжелый взгляд тоже неприятно жжет мне лопатки. Ну, это мной вполне ожидаемо. Вы, Олег Юрьевич, человек не глупый и, разумеется, не поверили в сказку Юрика о вдруг ни с того ни с сего прибежавших в лагерь деревенских хулиганах, но у вас нет выбора и придётся играть отведённую вам роль. Подтвердить всё увиденное в нужном мне свете. Может быть, вы и решились бы на поступок и попробовали озвучить свою версию событий, но вам просто не позволят, да и характер у вас для этого слабоват. Поэтому я не обращаю внимания на судящий взгляд старшего пионервожатого и купаюсь в лучах своей славы. Меня одобрительно хлопает по плечу физрук, директор через силу хвалит и, обращаясь ко всем, громко вещает, что вот так и только так, должны поступать настоящие пионеры. Мои ребята метеорами носятся вокруг, трогают валяющиеся на траве вещи, тычут пальцами в воришек и с завистью и восхищением смотрят на меня. Витёк вот только не больно активен в своих действиях - руку не жмёт и побороть как медведь, от избытка чувств, не норовит. Ощущает он своим чувствительным нутром некую неправильность здесь происходящего. Вроде бы его друг и герой, но какой-то он не такой и всё тут не так. И поэтому что-то мешает ему принять формирующуюся на месте версию событий. Я внимательно смотрю на этот ходячий детектор лжи, но он отводит взгляд и чуть отступает назад. Что ж, минус один друг, но мне как-то не жарко и ни холодно от этого. Нам излишне честные и правдивые не нужны, нам верные и послушные надобны. Главное, он молчит так же, как и Олег Юрьевич и не мешает разрастаться вокруг меня атмосфере восторга и почитания. А вокруг нас продолжает собираться шумное население пионерского лагеря. Освящённый фонариками пятачок вытоптанной травы обрастает людскими кольцами быстрее, чем паук укутывает в паутину свою жертву. Вожатые, самые быстроногие и самые любопытные пионеры с дискотеки, прибредший на шум лагерный плотник и даже мой шпион посверкивает очками в густеющем теле толпы. Довольная улыбка широко распяливает его губы, и он с откровенным злорадством смотрит на Шалого. Черты его лица пляшут корявыми буквами и складываются в бурлящее грязной пеной слово 'допрыгался'. М-да, ранил жестоко, судя по всему, плохой мальчик Шалый тонкую и нежную душу отрядного стенгазетчика. То-то он не очень сильно противился моему поручению. А я всё приписал своему безграничному обаянию и силе своего внушения. Переоценил себя, однако. Но эта микроскопичная ложка дёгтя не могла испортить мою сверкающую бочку с мёдом. А потом в толпе я увидел её.

Моё солнышко смотрела на меня лучистыми глазами, её взгляд светился любопытством и ещё в нём волновался девятыми валами целый океан испуга за меня. Невесомо шагнув ближе, она робко взяла меня за руку и, опустив глаза, тихо спросила милую женскую глупость, чуть сжимая мои дрожащие от волнения пальцы:

-Дима, тебе не больно?

А затем, намного громче, так, что бы все-все слышали, а особенно подруга Ольга, что всё жмется к своему боксёру:

-А это ты их поймал? Этих... хулиганов!

Ответить я не успеваю. Юрка подлетает к нам маленьким смерчем и выпаливает единым духом, пытаясь одновременно говорить, крутиться вокруг нас и подхватить с травы телевизор:

-Он! Он! Димыч такой! Они идут, а он тоже, а у того нож и он как! А Димка раз ногой, раз по уху и тут физрук Тольке по уху тоже бах! И все лежат.