Верные друзья. Собаки, которые всегда возвращаются

Однажды, когда мне было 12 лет, а точнее – в самый день моего рождения, все изменилось навсегда, но решительно не так, как мне бы того хотелось. Я очень рассердился на свою семью в тот день. Последние слова, которые я адресовал им, были полны злобы, о чем я позднее жалел. Я полагал, что в 12 лет мне уже можно было отправляться на охоту в компании отца и братьев, но они только дразнили меня и говорили, что я не вырос больше восьмилетнего ребенка и делать мне с ними нечего. Когда ранним утром того дня они оставили меня в деревне с женщинами и детьми, я был так расстроен, смущен и зол, что убежал, не попрощавшись, не сказав никому, куда иду, и рванул подальше, в лесную глушь. Пейот была рядом со мной и несла мои пожитки.

Один-единственный голос окликнул меня, когда мы с Пейот крадучись покидали деревню. Моя бабушка увидела меня и закричала: «Макита! Энеоэсте!» («Остановись, Маленький Человек!»), но я ничего не ответил и припустил бежать. Она хотела заставить меня заняться каким-то делом по хозяйству, а я не был ни ребенком, ни женщиной. Она так и не поняла, что возвращаться я не собираюсь в течение нескольких дней – уж это точно. Я полагал, что семья встревожится, когда я не приду домой вечером, решит, что меня съели, или что я заблудился, или умер от голода и жажды, и представлял, как они все будут поражены, когда я вернусь домой несколько дней спустя, целый и невредимый несмотря ни на что. Я покажу им, что я достаточно взрослый, чтобы по праву считаться мужчиной. Я научу их уважать меня. Я заставлю их понять, что я – тоже особенный.

Тем временем находиться вдали от родного поселения оказалось не так уж легко. Моя маленькая «лошадка», Пейот, несла на спине мой мех для воды и подстилку, и мы шли куда глаза глядят. Нам стало очень жарко, а вскоре и запасы воды подошли к концу. Если бы мы не набрели на речку, то вполне могли бы умереть от жажды. Речка та была широкой и мелкой, с грохотом несла она свои воды по каменистому руслу. Густые кроны деревьев склонялись к воде, словно пытаясь окунуться в ее прохладу, а на мелководье утоляли свою жажду птицы. Мы с Пейот напились, поплавали и поиграли в воде. Я решил, что тут, на берегу, мы и заночуем. С наступлением темноты множество животных устремилось к реке на водопой. Вскоре я уже не мог разглядеть их, а только различал их голоса. Заслышав вдали завывание и скулеж койотов, я похолодел.

В ту ночь я почти не сомкнул глаз. Небо надо мной казалось таким бескрайним, что я чувствовал себя еще меньше, чем когда-либо прежде, и особенно уязвимым. Когда солнце село, я почувствовал себя еще более одиноким и напуганным, но твердо намеревался не сдаваться, не бежать вприскочку обратно домой, как ребенок, каковым меня там считали. Здесь, на пустынной равнине, было совсем не так тихо, как я ожидал. Журчание реки действовало умиротворяюще, но рычание и визг животных по-прежнему не умолкали, не давая мне расслабиться. Временами раздавался особенно высокий визг, как будто что-то или кто-то издавал последний предсмертный вопль в непроглядной тьме. Я лежал, прислушиваясь к каждому звуку, и каждый звук, как мне казалось, издавала какая-то дикая зверюга, подкрадывающаяся ко мне, чтобы съесть. Мое настроение передалось Пейот, и она стала ворчать и тявкать на каждый звук и тень, пугая меня еще больше. Каждый раз, когда я почти проваливался в сон, она рывком садилась и принюхивалась, шерсть на ее спине вставала дыбом, но я так и не мог взять в толк, что именно она учуяла.